Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не приходится удивляться тому, что впоследствии и в других странах, куда философия, по-видимому, пришла из Галлии, имя Аристотеля приобрело столь широкую известность. И это тем более, что сами теологи, которые считаются первыми среди ученых, вышли из Парижской академии, словно из троянского коня, и так высоко стали ставить Аристотеля, что считали необходимым защищать его словом и пером, как огнем и железом. Если же учесть, что с того времени термины перипатетической школы были введены в теологию, а затем, как бы из какого-то чувства соревнования, и в медицину, юриспруденцию и другие науки; что вообще преподаванием философии занимаются перипатетики, а слушатели не знакомятся ни с каким другим учением и слепо верят своим учителям… что к тому же тех людей, которые стремятся самостоятельно мыслить и имеют мужество пусть только пикнуть что-нибудь против принятых догм, чуть ли не освистывают самым настоящим образом; что в школах, на трибунах и почти везде кричат об одном только Аристотеле и отвергать его считается едва ли не меньшим грехом, чем отрицать евангелие от Иоанна; что даже в том случае, если там, где он сам сказал, мнения Аристотеля противоречат друг другу, нельзя с ним не согласиться и в лучшем случае разрешается лишь его интерпретировать, – если учесть все это, говорю я, то надо ли удивляться тому, что один Аристотель держит бразды правления в наших отечественных школах?[147]
Чтобы выступить против Аристотеля, все еще требовалась большая отвага. Мы уже говорили о том, какую цену пришлось заплатить за нелюбовь к Аристотелю злосчастному Рамусу. Но его пример никого не остановил. В 1624 г. Ж. Бито, Э. де Клав и А. Вийон попытались публично выступить против учения Аристотеля. Была объявлена дата публичного диспута, который должен был состояться во дворце принцессы Маргариты под председательством А. Вийона, – 24 августа. Главным действующим лицом должен был стать Бито, выдвинувший ряд тезисов под общим названием: «Положения, выдвинутые против аристотелевских, парацельсовских и каббалистических догматов». Народу собралось много, однако пришедшим объявили, что университетское начальство отменило диспут. Теологический факультет, возглавляемый деканом К. Морелем, обратился к Парижскому парламенту, который осудил тезисы Бито, предписал их уничтожение, а всем троим зачинщикам диспута велел убраться из города в 24 часа[148]. Несмотря на то, что антиаристотелевские положения не были обнародованы, в том же году профессор Сорбонны Ж.-Б. Морен опубликовал «Опровержение ложных тезисов Антуана Вийона, называемого солдатом-философом, и Этьена де Клава, химика-медика, публично объявленных ими в Париже против учения Аристотеля». Но, несмотря на столь жесткую реакцию, тогда же, в августе 1624 г. Пьер Гассенди анонимно издал в Гренобле свою первую книгу против Аристотеля.
Антиаристотелевский демарш Гассенди не встретил столь резкого отпора со стороны приверженцев аристотелизма, и на то была очень важная причина: трое отважных антиаристотеликов не были институализованы, так что их предполагаемое выступление должно было стать прямым выпадом против Сорбонны. Сорбонна приняла меры к защите, по тем временам вполне традиционные. Гассенди, будучи преподавателем коллежа и духовным лицом, а не каким-то там авантюристом, находился внутри образовательной системы и не нападал на нее.
Аристотелизм был связан со всей средневековой интеллектуальной культурой, и потеснить его, а тем более низвергнуть с пьедестала было чрезвычайно трудно. Пьер Бейл в своем «Словаре» писал об аристотелевской школе, поглотившей все прочие:
В нынешнем XVII в. она подвергается особенно сильным потрясениям. Но католические богословы, с одной стороны, и протестантские – с другой, прибегают к ее помощи, пользуясь ею как маяком, и они так укрепились в своей борьбе против новых философов, которую ведут, опираясь на поддержку светских властей, что нет никаких признаков того, что школа Аристотеля скоро утратит свое господство[149].
Бейль справедливо заметил, что в своей приверженности аристотелизму католические и протестантские богословы были едины и выступали общим фронтом против всех, кто хотел бы его потеснить.
Впрочем, остановить критику опостылевшего и архаичного средневекового аристотелизма было уже невозможно. В 1662 г. в своей «Логике» (хотя и выпущенной анонимно) А. Арно и П. Николь констатировали произошедшие перемены, говоря, что философия Аристотеля,
некогда всеми отвергаемая, впоследствии… удостоилась всеобщего признания, и теперь за ней осталась средина между этими двумя крайностями: одни ученые отстаивают ее, а другие, не менее известные, опровергают. Каждый день во Франции, Фландрии, Англии, Германии, Голландии свободно пишут в защиту и в опровержение философии Аристотеля; парижские лекции отличаются такой же свободой, как и печатные труды, и если высказаться против Аристотеля, это ни у кого не вызовет возмущения. Знаменитейшие профессора сложили с себя рабскую обязанность слепо принимать на веру все, что они находят в его книгах. А. некоторые из его воззрений отовсюду изгнаны[150].
Хотя Рене Декарт не писал трактатов против Аристотеля, ему удалось нанести самый сильный удар по отжившему средневековому перипатетизму, поскольку он предложил метод, опирающийся не на авторитетные тексты, а на «книгу природы». Б. Фонтенель резюмировал этот картезианский демарш, заявив, что многие поколения «посвятили себя культу Аристотеля и искали истину исключительно в его загадочных писаниях, а ни в коем случае не в природе», так что в конце концов философия «погрязла в трясине галиматьи и непостижимых идей, вытянуть ее из которой стоило миру глобальных усилий». Хотя Фонтенель не был пламенным поклонником Декарта, он признавал действенность картезианского обращения к природе. «Аристотель, – добавлял он, – никогда не был истинным философом, но он подавил многих из тех, кто стали бы истинными философами, если бы им это было дозволено. Беда в том, что если такого рода фантазии однажды получают право на существование среди людей, то это надолго; пока умы освобождаются от них, проходят века, даже после того как все признают их смехотворность»[151].
