Вот что происходит. Столкновение с жизнью и обычаями иммигрантов, с нищетой, заставляющей их вести себя так, как у нас не принято (по крайней мере, на Соборной площади во Флоренции), вызывает у нас изумление, перерастающее в гнев или чувство вины. Но вот гнев выходит наружу — и что же нам открывается?

Члены.

Люди, которые совокупляются, мочатся, справляют нужду. Поражающие воображение струи мочи, запахи, крики. Но главным образом члены. Палка черного человека, от начала времен тревожащая наши белые сны. Все сильнее волнующая по мере того, как остывает наш сексуальный темперамент.

Это возбуждение тоже поможет нам по-новому оценить наш исключительно невротический опыт реальности. По-новому увидеть величие флорентийского Возрождения благодаря сопоставлению с архаической телесностью. Пиршество плоти и запахов, которые мы давно заменили стерилизованными клонами (по крайней мере, на Соборной площади во Флоренции).

Но в любом случае потребуется время. Пока Флоренция и ее памятники остаются, как говорит Манганелли, превосходным случаем удавшегося невроза.

Таким образом, в восьмидесятые, когда в городе царила румба, я погружалась в меланхолию вечерних актерских курсов.

Я даже не понимала, что происходит вокруг. И открываю это только сейчас, через слова других людей и отголоски событий. Начав разбег в те годы, многое осуществилось в наши дни. Многие сегодняшние идеи, постановки связаны кровными узами с тем временем.

Я была молода, думала, что достаточно наблюдать, чтобы понять. Тогда я еще не знала, что в юные годы можно разобраться в каком-то процессе, лишь приобщившись к нему, погрузившись в него с головой. В противоположность тому, как поступают взрослые. Сейчас, пытаясь что-то понять, я от этого отстраняюсь. Иначе вступает в игру генетическая память, точнее, злопамятства. Словно включается условный рефлекс, и ты говоришь: "Варвары идут".

В числе спектаклей, которые я тогда посмотрела, была трагедия "Ignorabimus" Арно Хольца, поставленная Лукой Ронкони в "Фаббриконе ди Прато". Мне было лет двадцать. Не знаю, что определило мою дальнейшую жизнь — тот спектакль или все-таки "Александрийский квартет" Лоренса Даррелла и стихи Тоти Шалойя. Впрочем, я вообще не знаю, определилась ли я в жизни или просто качу неведомо куда, стараясь выровняться, когда меня выбивает из колеи. Но несомненно те девять часов спектакля стали поразительным духовным опытом.

Мариза Фаббри, Эдмонда Альдини, Франка Пути и Анна Мария Герарди играли мужские роли, а Делия Боккардо — женскую. Монументальные декорации, полупустой старый дом, и в этом пространстве — миниатюрные фигурки пяти изумительных актрис. Посмотреть этот спектакль — будто съездить ненадолго в отпуск. Выходя из театра и в прострации хлопая глазами, я думала о том, кто все это время поливал твои цветы и кормил кота. И с удивлением обнаруживала, что на улице то же время года и люди одеты точно так же. На мужчинах те же пиджаки с подплечниками и завернутыми до локтей рукавами, а у самых смелых — тот же розовый начес на голове и пиратские рубахи, а на ногах — недавно появившиеся мартенсы. Безумное время, но тогда, в восьмидесятые, тебя готовы были выслушать.

Мое любимое лакомство можно найти только во Флоренции и только пару месяцев в году. В этот период я приезжаю почаще и поглощаю его в неумеренных количествах. Потом наступает Великий пост, и schiacciata alla fiorentina — так ее называют — неотвратимо исчезает из кондитерских. За все эти годы мне не довелось встретить ни одного булочника, пекаря-анархиста, который бы осмелился выложить ее на прилавок вне установленного срока. Мы давно уже едим панеттоне[54]летом и клубнику на Рождество, но строптивая скьяччата по-флорентийски утром жирного четверга[55]неизменно машет нам ручкой и пропадает.

Я частенько подумывала заморозить штук сто скьяччат и доставать потом по одной до самого следующего Карнавала, но ничего бы не вышло. Природа этого лакомства эфемерна. Купишь его с утра — и вечером великолепие уже поблекло. Сахарная пудра слиплась комками, рушится на глазах ее соглашение о добрососедских отношениях с маслом, тесто черствеет. К тому же она практически нетранспортабельна. Ее надо держать при постоянной температуре и строго горизонтально. Скьяччата по-флорентийски — триумф антиглобализма, если тут уместен такой жуткий термин.

Однако, несмотря на мои восторги по поводу моей любимой выпечки, словом "fiorentina" традиционно обозначается другое кушанье — бифштекс. Громадный, весом до килограмма, шмат мяса из огузка несчастного бычка породы, выведенной в Кьянти или Маремме. Посередине куска должна быть кость в форме “T”, с одной стороны которой — филе, а с другой — тонкий край. Толщиной он около трех сантиметров. Перед тем как готовить мясо на гриле, его выдерживают несколько дней в прохладном месте. Готовится бифштекс за считаные минуты, солить следует только что обжаренную сторону после того, как вы перевернули кусок, — единственный предусмотренный рецептом раз. Быстрое приготовление обеспечивает идеальный результат: мясо, прожаренное снаружи и мягкое и сочное внутри. Кровь в бифштексе — это отдельная история, в которую я не буду углубляться. Меня мутит от одной только мысли о прозрачном красном соке, остающемся на тарелке с обглоданной костью, об этом запахе корриды.

Наконец, "Fiorentina" — название команды, скатившейся было на дно в прошлые сезоны из-за экономических катаклизмов, а теперь снова воскресшей. Именно связанные с футболом эпизоды метафорически обозначили начало и конец восьмидесятых во Флоренции.

Восемнадцатого мая 1990 года болельщики "Фиорентины" заполнили площадь Донателло и столпились перед домом графа Флавио Каллисто Понтелло, президента команды. Внезапно кто-то в толпе призвал к тишине и врубил на полную громкость радиоприемник. Раздался голос Роберто Баджо, который на пресс-конференции в Модене заявил: "Компания не сделала мне за эти месяцы никаких финансовых предложений, так что единственным выходом для меня было перейти в "Ювентус". В этот момент я думаю только о флорентийцах, с ними за эти пять лет у меня сложились особые отношения. В конце концов страдают всегда болельщики". Мгновение спустя началось побоище, которое полиция сумела прекратить лишь пару дней спустя.

Почти за десять лет до этого события, 22 ноября 1981 года, имел место другой столь же громкий эпизод. "Фиорентина" выигрывала 3:1, когда вратарь "Дженоа", Сильвано Мартина, пытаясь сдержать натиск противника, слишком высоко выбросил вверх ногу и угодил прямиком в висок Джанкарло Антоньони. Светловолосый форвард упал и, несмотря на ярые призывы арбитра, не встал. Люди как один, затаив дыхание, поднялись с мест: Джанкарло Антоньони лежал на траве городского стадиона "Артемио Франки" и не дышал. Игроки с поля позвали медиков, требуя срочно вмешаться. Доктор Галло, врач команды "Дженоа", склонился над пострадавшим.