из колледжа писали, что знают меня. Что я — невменяемая Наташка, их одногруппница, и у меня в принципе проблемы с кукухой. Им тут же возражали, что на самом деле я никакая не Наташка, а Славка, но соглашались, что проблемная: неконтактная, замкнутая и всё такое.

И я не на шутку испугалась. Вот уж чего мне точно не было нужно — так это подобной «популярности»! А Гордеев, несмотря на то что, в каком-то смысле, сам же меня во всё это и втянул, в очередной раз стал для меня единственной опорой и защитой.

И это раздражало. Я не хотела быть зависимой ни от кого, тем более от него, но так уж выходило, что снова должна была смириться. Но что ещё сложнее — довериться. Да и это бы ничего, ради Верки и собственной безопасности я могла бы приспособиться и потерпеть… если бы не эти его подначки, из-за которых я хронически чувствовала себя беспомощной школотой!

После обеда ко мне в больницу пришёл полицейский, в присутствие Гордеева опросил о произошедшем. Я рассказала всё очень подробно, вплоть до чёрного резинового члена.

— Ах группиз[5], значит, — многозначительно хмыкнул после его ухода Гордеев. — Занятно. И давно этим промышляешь?

— Никогда! — отрезала я. — Я даже не знаю, что это значит!

Гордеев усмехнулся, прошёлся по палате. Ему было здесь тесно и скучно, я это явно видела. Остановился посреди комнаты, сунул руки в карманы.

— Обычная групповая п@да — вот что это значит! Потому что им, как правило, приходится начинать с какого-нибудь там звукача, если не с водителя автобуса вообще, и только в конце, по цепочке дружеских членов добираться до главной звезды. И то, если повезёт. Поэтому некоторые так и остаются просто груп-пиз. — Многозначительный, полный сарказма взгляд. — Всё ещё утверждаешь, что не знала этого?

— Ты лучше за своими плёточками приглядывай! — огрызнулась я. — А то, может, если у тебя в комодике покопаться, то там и резиновый член найдётся? — Ох, как меня сейчас бомбило! Нет, он, конечно, очень крут что прикрыл меня собой от пули, что ворвался в окно второго этажа, спрыгнув ради этого из окна третьего, и всё такое, но всё равно! — Может, даже, побольше, чем у подружки Махеева? Не просто же так ты и кляп припас. Интересно только твоё это всё или… — честно пыталась сдержаться, но оно само из меня пёрло, — или для тебя? Впрочем, в любом случае стрёмно.

— Не понял? — нахмурился Гордеев.

— Ах, ещё и объяснить надо? Серьёзно? Окей, лично мне кажется, что когда тебя имеют резиновом членом — это не многим лучше, чем когда ты сам способен иметь только резиновым членом. Как-то так.

Показалось, ещё немного, и у него из ушей пар пойдёт! Но он всё так же стоял посреди комнаты, и даже руки из карманов не вынул, лишь опасно сощурился.

— А ты часом не охренела, девочка?

— Ой, да ладно! Ты тоже не особо паришься, постоянно намекая, что я готова отрабатывать бабло натурой. А мне это, если хочешь знать, обидно! И ты, конечно, нереально крут, у тебя, вон, целый пластырь на голове и спина в шрамах, но…

Что-то заставило осечься. На уровне интуиции. Словно я случайно коснулась запретной темы. В смущённом молчании погрызла губу.

— Ладно, извини. Не хотела тебя задеть. Просто… Мне и правда обидно. Я ведь стараюсь! Жаль, что ты этого не видишь. Я, на пример, не просто так не хотела пить с Садальским. — Вздохнула. Будет забавно, если он меня сейчас уволит. — Короче, если в мои трудовые обязанности входит пить с нужными людьми, то я вам не подхожу. У меня непереносимость алкоголя.

— Серьёзно? И что, это официальный диагноз?

— Скорее опыт, сын ошибок трудных. И дело не в том, что надо губки макать, а не бухать, а в том, что меня реально может унести даже с глотка. И я просто сразу становлюсь дурой. Ну а дальше ты сам видел — что тогда в Зажигалке, что в казино.

— Я уже говорил, что в клубе был не алкоголь.

— Да нет, — заупрямилась я, — он самый. Водка. Мне её Маха в мохито подливала. Она сама призналась.

— Ладно, — усмехнулся Гордеев. — Я сейчас.

Из окна я видела, как он прошёл к служебной парковке и, взяв что-то из машины, спрятал под полу ветровки. А вернувшись в палату, извлёк оттуда бутылку алкоголя.

— Ты нормальный? — только и выдохнула я.

— Вполне. Давай, накатим, расслабимся, проверим твою хвалёную неадекватность.

— Я не буду.

— Ссышь?

— Чего-о-о? — нервно хихикнула я. — Причём тут это? Просто мы в больнице, если ты не заметил!

— Не вопрос.

Он вышел из палаты и вернулся со шваброй. Заблокировал дверь изнутри.

— Пфф… — сцепила я руки на груди. — Это ничего не меняет! Я всё равно не буду!

— Почему? Нормальный, внятный ответ дай, и я отстану.

— Просто не буду! — на самом деле я даже начала ощущать лёгкую панику, представляя, чем всё это может закончиться. — Просто не люблю и не хочу, и поэтому не буду!

— Ну знаешь, — со смехом достал из кармана маленькую железную стопку Гордеев, — так не пойдёт. — Вынул из бутылки пробку, нюхнул. Поморщился. — Я тоже не люблю и не хочу. Серьёзно! Но правда в том, что хотеть не обязательно, любить тем более. Но вот уметь надо! В этой жизни вообще надо уметь по максимуму всё что не убивает. Однажды может пригодиться.

— Ну да. И бухать — это, естественно, самый важный навык.

— Зря смеёшься. Сталин, прежде чем генералов назначать, обязательно им наливал. Проверял — человек над алкоголем, или алкоголь над ним. Тот, кого развозило кастинг не проходил. Даже если был реально классным спецом по трезвяку. И в этом есть смысл, уж поверь. Особенно в условиях войны.

— Мне плевать. Я не Жуков, ты не Сталин, и мы не на фронте. Так что хочешь выпить — пей один.

— Я твой начальник.

— Пофиг. Я вообще на больничном, если ты не заметил.

— Хорошо… — загадочно улыбнулся он. — Тогда поиграем. Ты сможешь задать мне любой, самый заковыристый вопрос, касающийся реальной жизни — твоей, моей, происходящего и вообще чего угодно. Если я отказываюсь отвечать — я выпиваю, и ты задаёшь следующий вопрос. Но если отвечаю — выпиваешь ты, и я задаю свой вопрос тебе. Если ты отказываешься отвечать — пьёшь, а я задаю новый вопрос. Если отвечаешь — пью я, и право спрашивать переходит к тебе. Короче, всё просто — кто не отвечает, тот пьёт.

Я задумалась. Скрывать от него мне