– Мы не можем! По закону каждый город должен производить надлежащие сети для ловли грачей, ворон и клушиц. Но налоги-то выросли… Нам не под силу заплатить охотникам за воронами даже обычную цену и…

– Господи боже мой! – Король вскочил, гневно вращая глазами. – Кто впустил сюда этого нищего?

Посетитель закутался в свою старую сеть.

– Да, нищего бродягу! – взревел отец.

Я поразился, как громко он может кричать при желании.

– А есть ли у тебя такое право? Где твоя лицензия на сбор подаяния? Пора приобрести ее, раз ты попрошайничаешь вне пределов твоего города. Уж не надеешься ли ты, что сам король раскошелится на ваши дрянные сети? Налоги платят все мои подданные! Видит Бог, вы совсем разбаловались из-за многолетних поблажек…

Проситель съежился под раскинутой сетью, словно прачка, собравшаяся стирать белье перед грозой.

– Да, ваша милость…

– Пополни свою нищенскую суму! – возмущенно добавил король, бросив ему какую-то монету.

Когда проситель удалился, государь спокойно сказал:

– А что наш закон говорит о милостыне?

– Если кто-то дает милостыню в неположенных местах, то его следует оштрафовать на сумму, десятикратно превышающую размер данной милостыни.

Король одарил меня сияющей улыбкой – так обычно улыбалась его мать, когда мне удавалось успешно проспрягать по ее заданию неправильный латинский глагол.

– Значит, вы знаете этот закон. И будете следовать ему? Не забивая себе голову чепухой об этом бедняке или о золотом веке, когда все мы, подобно дружному хороводу пастушков и пастушек, станем плясать на деревенских лугах, украсившись ловчими сетями? – Он отвернулся. – Такие мысли естественны в юные годы… Меня тоже когда-то посещали идеи… Сколько лет вам нынче?

– Одиннадцать, сир.

– Одиннадцать… – Взгляд его стал рассеянным. – В свои одиннадцать лет я прозябал в йоркистской тюрьме. А через два года обстоятельства изменились, и бедный полоумный Генрих Шестой… мой дядюшка, как вы помните, вновь оказался на троне. А другой мой дядя, сводный брат Генриха Джаспер Тюдор, привез меня в Лондон. Безумец увидел меня и сказал то, что мог услышать весь ближний круг: «Безусловно, именно ему мы и наши противники должны будем смиренно передать трон». Дядюшка Генрих был святым, но умалишенным. Пророчество? Следовало ли наказать его?

Я учел недостаток моего предыдущего утверждения по этому поводу и попытался исправиться:

– Очевидно, это зависит как от положения прорицателя, так и от сути его откровения.

Отец закашлял… но не из вежливости, то был надсадный, мучительный кашель. Почему король упорно отказывается обогревать свои покои?

– Прошу извинить меня, – сказал он, удаляясь в нишу своего рабочего кабинета.

Там находилась прекрасно обустроенная уборная – очередное новшество Ричмондского дворца. Здесь его величество мог спокойно облегчиться. В нише стоял шикарный, похожий на трон мягкий стул, обитый бархатом. А рядом – истинно королевского вида огромный оловянный горшок. Его опорожняли по утрам, как и любой подобный сосуд, который держали в спальне для отправления нужды. (Как говорят французы: vase de nuit[17].) Отвернувшись, король застыл над ним на целую, казалось, вечность, продолжая при этом повелительно наставлять меня на путь истинный.

Уилл:

Став королем, Генрих во всем старался превзойти своего отца, и особенно в данной области. Он завел поистине божественное «личное седалище» (так он величал его), обитое подушками из гусиного пуха, богато украшенное, усыпанное самоцветами. Сидеть на нем, наверное, было несказанным наслаждением. Как Гарри умудрялся посещать его всего лишь раз в день (разумеется, если не страдал желудочным расстройством), остается одной из его многочисленных загадок. Я с удовольствием проводил бы там по полдня.

Помнится, несмотря на мои фривольные замечания, Гарри чертовски привередливо относился к таким делам. Он никогда не позволял мне отпускать шуточки на тему данных естественных процессов (обидный запрет для шута) и не разрешал пользоваться добрыми старыми глаголами вроде «отливать» или «пердеть» и даже словом, которое, по его выражению, «рифмуется с бревном».

Генрих VIII:

– Я пригласил вас сюда не для того, чтобы болтать о ловчих сетях или о полоумном Генрихе Шестом, а для обсуждения матримониального вопроса, – заявил король.

Его голос еле слышался из-за трубных звуков, сопровождавших отправление естественных надобностей. Однако, вернувшись в кабинет, отец убедился, что мои глаза почтительно опущены.

– Брачные узы! – веско произнес он, приводя в порядок одежду. – Вот что крайне важно в нашем нынешнем положении.

Его тонкие губы изогнулись в чопорной скупой улыбочке, которую он позволял себе, когда полагал, что изрекает мудрые мысли.

– Маргарита завоюет то, что не смогут завоевать армии.

Он только что сговорился о браке моей сестры Маргариты с королем Шотландии Яковом IV. Она выйдет замуж за Стюарта, достигшего средних лет, но вполне здорового, и волей-неволей отправится жить в варварскую северную страну. Англию и Шотландию свяжет родство правящих домов.

Отец взял со стола какое-то письмо.

– Я получил также… интересное предложение. От Фердинанда и Изабеллы. Они пожелали, чтобы вы женились на их дочери Екатерине.

Я пытаюсь сейчас припомнить, что почувствовал вначале. Да, меня охватили ужас и желание уклониться. Но их быстро сменила радость.

– На вдове Артура?

– А разве у Фердинанда и Изабеллы есть еще одна дочь с таким именем?

– Но она ведь уже… она была…

– Папа может дать разрешение. Тот брак не будет помехой. Порадует ли это вас, сын мой?

– Да, – выдохнул я, не смея пока думать о глубине моей радости.

– Я тоже буду весьма доволен. Ибо вновь укрепится наш союз с Испанией. И увеличится приданое… Женщина согревает постель, а деньги – душу. Разумнее всего заполучить супругу с прибылью.

И король бросил короткий взгляд в мою сторону.

Его слова вызвали у меня отвращение. Он оскорбил мою мать, на которой, без сомнения, женился вовсе не ради пополнения казны.

– Возможно, – с трудом выдавил я.

– Тогда я договорюсь об обручении. А теперь вам лучше удалиться и оставить меня на расправу яростным жалобщикам, нищим ловцам птиц.

С раздраженным видом он вернулся за рабочий стол и жестом велел страже впустить очередного просителя.

Я ушел с большим удовольствием. У меня уже давно сосало под ложечкой от голода, а отец, насколько я знал, никогда не ел до самого вечера. Вернувшись в свои покои, я попросил принести немного хлеба с сыром, эля и в ожидании завтрака принялся беспокойно слоняться взад-вперед. Из головы не шло отцовское предложение. Взялся было за лютню, однако не смог сыграть ничего путного. Потом мое внимание привлек раскинувшийся за окнами дворцовый сад. Изломанные ветви деревьев чернели на фоне белоснежного покрывала.

Тихий шорох заставил меня повернуться, и я увидел пажа с нагруженным подносом. Взяв его,