был взят под контроль, правительство вновь заявило о себе. Чжан был задержан во время уличной проверки бездомных. Его опознали и отправили обратно в тюрьму в Ланьчжоу.

Спустя несколько лет очередная конвульсия партии, Культурная революция, оказалась смертельно опасной для некоторых из тех, кто находился в тюрьме. После короткого периода хаоса в начале Культурной революции партия обнародовала новые правила для "усиления работы по обеспечению общественной безопасности". Это привело к жестким репрессиям по всей стране. Молодых людей снова отправляли на работу в отдаленные районы. В тюрьмах проводились массовые казни осужденных.

В 1970 году местные власти Тяньшуй решили, что по новым правилам Чжан и сочувствующий ему партийный секретарь Ду Инхуа должны быть казнены. Во время пребывания в тюрьме они недолго общались, и власти заявили, что оба находились в "активной" контрреволюционной камере, что является смертным преступлением.

В течение нескольких месяцев до казни Чжан и Ду содержались в одной тюрьме. Тан хотела, чтобы перед смертью Чжан знал, что она все еще любит его. Она попросила того, кто доставлял ему еду, передать ему, что "он всегда будет жить в моем сердце".

Чжан был отправлен в центр заключения Ланьчжоу для казни. Тюрьму прозвали "печью" - похожий на замок комплекс со стенами высотой 10 метров, обнесенными колючей проволокой. Когда он вошел в свою последнюю камеру под номеро, на нем была черная хлопковая тюремная рубашка и брюки, черная хлопковая шапочка и черные хлопковые ботинки без шнурков. К его лодыжкам были прикреплены тяжелые кандалы весом около пятнадцати килограммов, которые были обмотаны хлопком, чтобы предотвратить кровотечение. Руки были скованы наручниками за спиной. Он мог сжимать в руках только свои единственные вещи - сколотые эмалированные миску и чашку, набитые свернутым белым хлопчатобумажным полотенцем. Он мог спустить штаны, чтобы помочиться или испражниться, но заключенные должны были помочь ему натянуть их обратно.

Около дюжины заключенных в комнате встали и посмотрели на приговоренного. Он извинился за беспокойство и вежливо ждал, пока кто-нибудь освободит ему место, чтобы сесть. Мужчины были ошеломлены и вскоре освободили место.

Заключенным в этой комнате был человек по имени Ван Чжунъи. Его схватили во время облавы на молодых людей и обвинили в хулиганстве. Теперь ему было приказано следить за тем, чтобы Чжан не совершил самоубийство. За три дня они сблизились, и Чжан поручил Вану рассказать Тану, как сильно он ее любит.

Один из молодых людей спросил Чжана, не страшно ли ему. Ведь его дело было серьезным, не так ли? Чжан ответил: "Да, дело серьезное: активная контрреволюционная деятельность".

Чжан рассказал мужчинам историю своей жизни. Затем, 22 марта, его вывели на стадион Цилихэ для вынесения массового приговора. Перед уходом он пообещал Вану, что когда-нибудь найдет Тан и скажет ей две фразы: "Во-первых, у меня чистая совесть по отношению к партии, стране и народу, и мне жаль, что я не могу сопровождать ее на жизненном пути. Во-вторых, она должна жить хорошо; будущее светло и безгранично!"

Рядом с Чжаном на стадионе стоял Ду Инхуа, секретарь партии. Их приговорили к смерти, а затем вывели в Уиллоу Галли в поселке Дунган, где и расстреляли.

После смерти Чжана в разных тюрьмах округа было вывешено объявление. Одной из них была женская тюрьма Тан. Тан увидела его. Через месяц ее волосы стали белыми.

Поэт Линь Чжао была не менее упряма. В 1962 году она была условно-досрочно освобождена по медицинским показаниям из-за туберкулеза. Примерно в это время умеренные в руководстве ненадолго отодвинули Мао на второй план. Лин надеялась, что грядут перемены, и поэтому сдерживала свою критику. Но, выйдя на улицу, она увидела, что партия не изменилась. Она собрала свои вещи и сообщила полиции района, что готова вернуться в тюрьму.

Партия вскоре согласилась. Позже в том же году ее снова задержали, и она предстала перед судьей, обвиненная в "контрреволюции". Она утверждала, что этот термин не имеет смысла и что "настоящий вопрос" заключается в том, какие преступления совершили китайские правители. Она была настолько откровенна, что судья спросил: "Вы больны?"

На самом деле ее психическое здоровье было нестабильным, что неудивительно, учитывая ее одиночное заключение и жестокое обращение. Самой распространенной формой пыток, которым подвергалась она и другие заключенные, было надевание наручников: руки затягивались за спиной, а наручники крепко застегивались, в результате чего заключенный не мог без посторонней помощи ни поесть, ни одеться, ни сходить в туалет. Заключенным, подобным Лину, которые находились в одиночной камере, часто приходилось слизывать еду с пола и пачкать брюки. Некоторые наручники были настолько тугими, что повреждали плечи, а плоть на запястьях гнила, оставляя неизгладимые следы. Временами заключенные били Лин, а охранники вырывали ей волосы.

Последние шесть лет своей жизни Лин не выходила из тюрьмы. Но когда с нее сняли наручники, она продолжала писать, используя чернила и бумагу, которые присылали ей родственники. Когда ей отказывали в письменных принадлежностях или когда вопрос был срочным, она писала собственной кровью. Она затачивала конец зубной щетки, скребя ею по полу, затем укалывала палец, собирала кровь в ложку и писала щепкой из бамбука или тростника. Иногда она писала на клочках бумаги, иногда на своей одежде.

Лин писала прямо, гневно и без нюансов. Больше всего она прославилась 137-страничным письмом в рупор Коммунистической партии, газету People's Daily. Она также использовала свою кровь, чтобы нарисовать алтарь на тюремной стене в честь своего отца, который покончил с собой после ареста в 1960 году. Позже она использовала свою кровь, чтобы добавить изображения горелки для благовоний и цветов, и каждое воскресенье с 9:30 до полудня она проводила то, что называла «большим церковным богослужением»: пела гимны и читала молитвы, которые выучила в методистской школе для девочек.

Как и другие диссиденты-одиночки, Лин часто не задумывалась о том, какие страдания она причиняет своей семье. Ее мать ежемесячно получала крошечное пособие, но Лин заваливала ее просьбами о покупке одеял, еды и вещей. Непоколебимая оппозиция Лин также превратила ее братьев и сестер в политических изгоев. Брат порицал ее как "самого эгоистичного человека в мире".

Навязчивая сосредоточенность Лин проистекала из ее убежденности в том, что ее труды сохранятся. В 1967 году она так описывала недавнюю партию писем с кровью, состоящую из 30 000 знаков, которые она отправила своей матери: "В будущем они составят еще один том либо моих полных опубликованных работ, либо посмертного собрания моих бумаг".

Ни одно из ее писем не дошло до