– Можем и помолиться.

Ведь молитва – это тоже разновидность деловых переговоров.

– Надеюсь, вы серьезно относитесь к религии? – спросил человек, вошедший в помещение нашего клуба после того, как клуб был обследован его охранниками.

Вопрос был задан совершенно серьезно, но что-то в том, как именно он был задан, наводило на мысль, о том, что человек, задавший этот вопрос, относился серьезно к чему угодно.

Только не к вере в Бога.

Это был первый тест.

И нам с Ларисой пришлось его выдержать:

– Мы относимся к религии очень серьезно.

Иногда – куда серьезней, чем она этого заслуживает, – что еще оставалось ему ответить, ведь мы, как и вся страна после «перестройки», быстренько записали себя в православные.

Хотя бы потому, что понятия не имели о том, куда нам себя записать.

– Современники, вы, надеюсь, православные?

– Конечно православные.

Такие же, как и все остальные наши современники…

…Наш гость остановился на пороге, хозяйским взглядом осматривая помещение клуба. Видимо, прикидывая – с чего бы начать игру в главную роль?

Он был молод. Самоуверен. Доволен собой. И наверняка имел на это право.

И пусть встретив такого на улице – пройдешь мимо, не обратив внимания.

Лицо и галстук при лице.

Правда, в его галстуке было что-то каннибальское.

И в тоже время во всем остальном его образе явно водилось что-то шала́вливое.

На меня он произвел впечатление.

И манерой держаться с незнакомыми ему людьми, и дорогой одеждой, и какой-то боярской дремучестью человека, знающего, что до Бога далеко ему, а его подчиненным далеко до него; и оттого – ни перед кем не несущего ответственности.

Но поначалу я не понял, в чем заключалось впечатление, производимое им.

Понял потом – этот человек был из тех, кого встречают по одежке, а провожают потому, что больше терпеть не могут…

…Богачи – люди, безусловно, умные.

Иначе они богачами не стали бы.

Только не надо забывать, что наши богачи – такие же дураки, как и наши бедняки.

Это по уму богатые большие. А по глупости – такие же, как и все остальные.

Впрочем, к глупым я отношусь совершенно спокойно и не боюсь их, потому что дурак опасен только тогда, когда получает право проповедовать.

Кстати, в том, что человек умен, нет никакой его заслуги.

Он таким уродился.

И это не награда от судьбы.

Это крест.

Ведь общаться-то все равно приходится с обычными людьми.

Не умными и не глупыми – обычными.

Но если умный сталкивается с глупыми, то первое, что сделают глупые с умным человеком, это – объявят его дураком.

Впрочем, ничего этого я говорить не стал. Потому что помнил, как однажды сказал Ивану Головатову после того, как стал свидетелем его переговоров со спонсорами:

– Ты такой умный, что молчал, пока все остальные говорили.

Только в самом конце рассказал переговорщикам о том, что хочешь ты, – и Иван ответил мне:

– Тот, кто начинает разговор с молчания – умен дважды…

…Я сидел перед человеком, решившим пойти в политику, наверное, понятия не имеющем о том, зачем нужна политика, и зачем политике нужен он.

И смотрел ему в глаза, в которых, кроме уверенности в собственном праве поступать, как ему хочется, не было ничего.

А Лариса – поодаль, у меня за спиной, на табуреточке с вертящимся сиденьем, у рояля.

– Вот… Решил пойти во власть, – начал наш гость, видимо, заранее чувствовавший себя хозяином. И я не удержался и не дал его речи развернуться ни вширь, ни вглубь:

– А зачем? – спросил я несколько смущенно, заметив, как удивленно поднялись брови моего собеседника.

Видимо, из нас двоих я был единственным, кому оказалось непонятно, зачем успешному бизнесмену нужно идти в Федеральное собрание.

При этом я совсем не против того, чтобы успешный бизнесмен был бы еще и политиком.

Я даже не против того, чтобы политиком стал бы успешный футболист.

Просто человек должен быть и бизнесменом, и политиком по отдельности, а не бизнесменом, использующим политику в интересах своего бизнеса.

– Ну, – впервые замялся гость, не находя что сказать, но понимающий, что говорить что-то надо. – Буду бороться с нашими врагами.

Не знаю, почему гость назвал врагов «нашими», предполагая некую общность рати супостатов, выступающих против меня и против него.

Вообще-то, у торговца алкоголем и у художника бывают одни и те же друзья, но враги – как правило, совсем разные.

В ответ я пожал плечами и ничего не сказал.

Кроме всего прочего, потому, что помнил, что по крайней мере весь двадцатый век Россия несла потери от своих властей куда большие, чем от всех врагов вместе взятых…

…Вообще, вопрос «Зачем?» встает передо мной последнее время довольно часто.

Бывает, приходит ко мне взрослый человек, приносит свои рисунки и спрашивает:

– Посмотрите, пожалуйста, – потом доспрашивает:

– Может, мне стать художником? – в таких случаях я не смотрю рисунки, а просто задаю вопрос:

– Зачем?

– Что – зачем?

– Зачем вам становиться художником, если вы сами не знаете – должны ли вы художником стать?..

– …В общем, где наша не пропадала! – сказал наш гость, подытоживая свое стремление стать депутатом. «Где наша не пропадала?» – подумал я в ответ, но, подумав еще, вспомнил, что «наша» пропадала везде, и ничего не сказал.

Видя мое молчание, а молчание можно не только слышать, но и видеть, наш гость, наверное, решил, что ему пора забрать инициативу в свои руки и положить ее во внутренний карман своего пиджака:

– Бизнес должен идти в политику, – заявил он, – как политика идет в бизнес.

– А разве политика идет в бизнес? – переспросил я.

– В бизнес идет государство. Это называется экономической политикой.

– А мне всегда казалось, что, если государство идет в бизнес – это называется коррупцией.

– Но вы согласны с тем, что власть должна быть сильной? – наш гость задал этот вопрос с такой очевидностью в своей правоте, словно спрашивал: «Вы согласны с тем, что Земля – круглая?»

И мне ничего не осталось, как ответить:

– Нет.

– Почему?

– Потому, что сильным должен быть закон.

Власть законов ограничивает власть.

– Ну, вы и де-емо-о-крат, – представление о человеке как о демократе явно выходило за пределы представлений моего собеседника о том, каким должен быть человек.

Не то чтобы наш гость был лишен воображения.

Просто он был из тех людей, которые не представляют себе, что на свете может быть что-то, кроме того, что они ожидают.