— Чего он вам дался?

— Да так… Собою любуется дедушка… я здесь тоже катался до войны. Только на лошадях. От Осоавиахима. А еще раньше в манеже Гвоздевых в Гранатном переулке. Это мне лет было… восемь, девять, десять. Два рубля в час. Даже помню, как лошадей звали. Лимон, Мавра… мозоли от уздечки были между пальцами. До сих пор мимо пройти не могу. Подойду — нюхаю. И при нэпе лошади были. Мать санаторий в Черемушках арендовала. Чахоточных лечила. Там конюшня была. У меня пони свой персональный был. Плюмик. Матушка у меня все-таки была удивительная. Сколько раз лошадь сама по себе приходит, я — сам по себе, разбитый весь чуть не до смерти. Не боялась мать отпускать одного. Да и случись что — тоже, наверное, долго бы не переживала. Не любила она это занятие. И машины сама водила. И оборудование в санатории рентгенологическое устанавливала, отлаживала. Я помню, учился в пятой группе…

— Классе, — поправил Роста Юрка.

— Не было классов, представь себе. Группы и учителя назывались не по имени-отчеству, а дяди, тети. Директор школы, помню, тетя Наташа. Было тете Наташе тогда что-то лет семнадцать, по-моему. Да, так вот учился в пятой группе и, помню, сочинение писал. «У одного моего знакомого есть пони Плюмик».

— А почему «у знакомого»?

— А не популярно было достатком хвастаться. Не приветствовалось.

— Вы военное лучше что-нибудь расскажите… геройское.

— Так ведь что называть геройским. Геройское — не всегда героическое.

— Пойдете в этом году на Девятое мая? — нетерпеливо перебил его Юрка, надеясь все-таки добраться до настоящего героизма.

— Пойду? Побегу! Генерал Крылов должен приехать. Он мне пристрелку обещал…

— Это как?

— Это прыжок такой перед соревнованиями на неуправляемом куполе. Неспортивный прыжок. Никак все Крылова за жабры взять не мог. А тут пообещал сдуру… Теперь-то я его достану. Не помер бы только. В августе чемпионат дружественных армий по парашютному спорту. Вот я тут и… Красиво я Крылова купил. Что же это получается, говорю, Иван Поликарпович, как соревнования недружественных армий — я участвую, а как дружественных — так старый.

— Так вы же действительно старый, — засмеялся Юрка.

— Моя матушка умная женщина была и без предрассудков. Считала, что старость вообще не должна иметь место. Надо, говорит, до семидесяти работать, потом пару-тройку лет — переходной период и — на небеса. Я с ней, в сущности, согласен… Пенсия — не дело. Кстати, о пенсии. Опять ведь в командировку засылают. Послать бы их, да не больно в другое место возьмут — возраст пенсионный… А одно такое место есть… — Ростислав Михайлович даже прикрыл глаза от удовольствия. — КБ. В полуподвале. Рыбного хозяйства. Я сдуру зашел, так, обнюхаться… И чем же они занимаются, как ты думаешь? Сверхмалые подводные лодки. Сети проверять, дно смотреть. Разработки открытые. Ни тебе секретности, ничего… Да, а в чем главное-то? Конструктор — он же испытатель: начертил и — милости просим — опробуйте. Плохо сделал — второго раза уже не представится. КБ это, не поверишь, снится мне иной раз. И взяли бы, с радостью взяли, да уж больно мало платят. Третьей категории КБ. Если бы один, я бы пошел. А девки? Им еще два курса…

Рост вдруг отключился и, сонно посапывая, уронил голову на грудь.

Старик внизу разогнался и сделал ласточку. Ласточкой подъехал к скамейке, где лежала его одежда. Потом отстегнул ролики и стал прохаживаться…

Рост не просыпался. Юрка тихонько вытянул ноги, сунул руки под голову и стал смотреть в небо. Прошло полчаса, может, час…

— Пивко-то еще осталось? — вдруг открыл глаза Рост. — Давай допьем, да и собираться. Время.

Они снова устроились на самом носу речного трамвайчика. И снова Рост задремал.

— Ростислав Михайлович! Ну что вы все время спите!

Рост открыл глаза.

— Вита когда от немцев прибудет? Пора вроде.

— А кто ее знает. Она же не говорит. Чтоб не встречали.

— Слушай, Юрк, а сестренка-то у нее не ахти. Не показалась она мне.

— Да и вы ей, — усмехнулся Юрка. — У нее даже личико скосоротило, когда вы на вокзале появились.

— Ну так парень-то какой! — Рост подбоченился и провел пальцем по несуществующим усам. — Девки — вереницей.

— Расскажите героическое, — проканючил Юрка. — Военное.

Рост зевнул.

— Не мое амплуа. — Он потер грудь посередине. — Пиво, что ль, старое, изжога… Сроду не было.

— Сегодняшнее. Соды дома выпейте. Расскажите, Ростислав Михалыч.

— Вот пристал как банный лист. Что я тебе, чтец-декламатор? Кстати, о декламаторах: стишок могу. Называется «Бад-Феслау». Собственного сочинения. Только без вопросов. Понял — понял, нет — значит, нет… И нальют вина… И без чувства вины поднимут круглые кружки выше за тех, кто выжил, за тех, кто вышел сухим из воды и живым из войны.

За тех, кто ни разу не был убитым, за кем война не защелкнула пасть, за тех, кому не случилось пасть смертью храбрых на поле битвы.

На поле битвы… на битом поле с прибитым овсом и подбитыми танками, где вороны трудятся над останками, а трупы тихо хохочут от боли.

Выпьют за бомбы, что не упали, за неразорвавшиеся мины, за осколки, прошелестевшие мимо, за пули, которые не попали.

За тех, кто пережил, выжил, ожил, за тех, кто не спит замогильными снами, за тех, кто вынес из боя знамя из собственной продырявленной кожи…

— Тещенька тебя! — прокричал в коридоре Михаил Васильевич.

Юрка подскочил к телефону.

— Я приехала, — прокартавила Вита. — Собака жива? Привези: опять у меня рожа на ноге. Еле доползла. Сметаны по дороге купи.

— Сметаны? — не понял Юрка.

— Ногу мазать. Ладно — не покупай, у соседей возьму. Рост живой? Я ему звонила — нету его.

— Живой. Мы с ним сегодня пиво на Ленинских горах пили.

— Прекрасно. Жду тебя, Юрик. Собаку не забудь.

На лестнице был слышен смех Виты, Юрка позвонил.

— Открыто! — крикнула Вита. В ответ на ее недоделанное «р» Юрка, как всегда, улыбнулся, а Котя протяжно зевнул, выгнув язык ладьей.

Юрка толкнул дверь, брякнул колокольчик, привязанный к ручке, Котя рванулся в комнату, поскользнувшись на лакированном полу.

— Убери! — взвизгнула Вита. — Все, Ленечка. Все. Целую. Тут собака пришла, Юркина. Да, он привез, лечиться буду. Уже чего-то жрет. Все. — Вита окончила разговор с отцом — других «Ленечек» в ее обиходе не было.

— Чего от меня еще надо? — спросил Юрка, входя в комнату.

— Во-первых, чтобы ты не хамил прошедшей теще, — улыбаясь, сказала Вита с тахты, подставляя Юрке щеку. Сама она целоваться не любила из-за помады и просто нелюбви к поцелуям. — И скажи этому своему, чтоб он мне ничего не портил. О! Провод жрет!