— Точка! — подал он голос в конце собрания. — Павел, ты пока помолчи, я скажу сейчас… Они, — он кивнул на дверь, — тоже не пальцем деланы, соображают… А что, если завтра? — И повторил: — Завтра!..

В ночь на двадцать первое ударили в окно казармы пленных красноармейцев, работавших в порту на разгрузке. Вскинулась белая тень за окном, припала к стеклу, продышав изморозь толстыми губами.

— Завтра, — сказали. — В полдень, по сигналу. Как выстрелит пушка на «Юрасовском» — так и начинай…

Завтра… завтра! День вставал над океаном, текли ветры вдоль каменного коридора залива. Отбили склянки на «Юрасовском», долго и нудно звенела на морозе чугунная рельса, призывая рабочий люд по местам. Расходились, согнутые от холода; под локтем каждого зажаты обернутые в газетку плоские завтраки — хлеб с маслом, конфетка к чаю. Казалось, день как день, он не сулит тревог особых — случайных. Рявкали, как всегда, маневровые, толкая через стрелки опостылевшие вагоны, которые расшатанно мотало на ослабленных стыках.

В полдень — четыре двойных динь-дона: склянки. И опять гудела рельса, зовущая на обед. Но выстрела с «Юрасовского» не было (почему?). Такелажники в порту с кровью сдирают с ладоней брезентовые рукавицы. Тросы — дрянь, старье, в колышках и ржави, немало докеров уже потеряло себе руки на этом деле. Замирают в ковше гавани паровозы, дружными ватагами ломит люд в пропаренные, как баня, столовки, тошниловки и харчевни. Многие пьют водку, — эти еще ничего не знают (пусть пьют).

Пленные красноармейцы, заломив шапки на ухо, разнесли по столам тарелки с супешником. Не присев, будто сорвались с голодного острова, быстро работали ложками, скоро черпая одну лишь гущу.

— Давай, — говорили, — размазывай. Успеть бы только горячего навернуть. Чтобы не с холодным пузом в драку залазить…

— Эй, ребятушки! — звала их повариха. — Вам картоплю?

— Некогда, мамашка… вечером доедим. — И пленные, толпясь в дверях, выскочили.

Выстрела не бмло (почему?). На смену пленным заталкивались в столовку, развозя валенками грязь по полу, портовики и солдаты гарнизона. Со звоном, с матюгами разбирали мятые миски, рвали у судомоек жирные мокрые ложки, выскальзывавшие из рук, словно рыбки, только что пойманные.

— Двигайся! — орали в очереди. — Чего, дурак, в «меньку» сунулся? Нешто барин такой, быдто в ресторан пришел… Еще читает!

Эти тоже ничего не знали. Час — выстрела нет (почему?). Те, у кого нервы послабее, уже перебегали в одиночку на «Ксению» — под защиту высоких стальных бортов.

Как раз в этот час, когда Мурманск еще обедал (когда и Ермолаев обедал тоже), машинист Песошников решил выстрела не ждать. Шагнул прямо в казарму комендантской команды. Оглядел лица солдат и подмигнул.

— Не дрейфь, — сказал. — Убытку не будет, завертим дело… По улицам комендантские шагали врозь, неся оружие. К ним уже привыкли (с ними и сам Дилакторский не мог справиться), а разброд строя не привлекал внимания. От Шанхай-города к ним примкнула колонна пленных красноармейцев, и в руках блеснули автоматы, купленные на проклятой толкучке мурманской барахолки! Пять рублей — не деньги на Мурмане: а кому жаль пятерки на такое великое дело?..

— А вот теперь, — рассудил Песошников, — теперь стройся!

Строем развернулись на столовку, подошли колонной, а там посреди взбаламученных столов, уже митинговал Павлуха Безменов.

— Решайтесь! — говорил он. — Кто не верит — в окно посмотри. Вот комендантская команда — она с нами! Вот ваши товарищи красноармейцы — они с оружием тоже! Или сегодня же власть Советов на Мурмане, или… беги вслед за Миллером!

Его смяло напором тел — все полезли в двери.

— Постой, милок! — орали. — Чего ране молчали? Дай до барака досигать, там у меня все есть, что надо…

От бараков и от вагонов сыпали обратно, уже вооруженные.

Приказ «Схватить заговорщиков и уничтожить их путем утопления», — этот приказ еще оставался в силе… Ну и пусть!

— Пошли!

Тремя отрядами, подняв красные флаги, повстанцы взяли склады с оружием. Пошли щелкать выстрелы — сначала пробные. Себе на радость. Вроде играли! Навстречу им была брошена милиция Мурманска… Но уже заливались за сопками колокольцы пожарных машин: с крючьями и топорами пожарные спешили на выручку восставшим, и милиция сразу сдалась.

Кругами расходилось восстание — шире, шире, шире…

Славяно-Британский легион отстреливался, уходя в сопки на санях. В бой вступило ополчение («крестики»). Палили с хохотом — как-то весело, и даже кровь на снегу, первая кровь, не страшила людей. Это настроение передавалось и белым солдатам: они высаживали пулю за пулей в небо, — мимо, мимо, мимо…

— Эй, — орали, — кончай трепаться… Чего делать-то нам?

— Подымай руки, паразит, будто сам не знаешь, что делать!

И руки поднялись… опять с хохотом.

Вот это было здорово!

* * *

Василий Васильевич Ермолаев затолкал за ворот мундира хрусткую салфетку, когда раздались первые выстрелы. Он к ним привык (на то и Мурманск, чтобы в нем стреляли) и спокойно почерпнул ложкой янтарную уху из свежей рыбы.

— Конечно, Борис Михайлович, — сказал он Брамсону, — женщины вносят слишком много осложнений в мужскую жизнь…

— А стреляют уже пачками, — заметил Брамсон, и его большое ухо, сиреневое от холода, было повернуто в сторону окна.

— Не обращайте внимания, — посоветовал генерал-губернатор, с аппетитом поглощая уху. — Эти Эллен и Дилакторский, словно малые дети, всегда стреляют не вовремя…

Брамсон оставил ложку и, сказав:

— Прошу прощения… — стремительно вышел.

Он вышел, даже не накинув пальто, огляделся и быстрыми шагами делового человека — прямо на борт парохода «Строитель». Здесь, кажется, было спокойно, и он вежливо попросил капитана:

— Милейший, добросьте-ка меня до Александровска…

Где-то там стреляли, где-то там осталась Матильда Ивановна (усатая Брамсиха, подло ему изменявшая), а впереди лежал фиорд, как всегда широкий, и — Александровск… Дальше, за Кильдинским плесом, следовал разгул океана — Европа!

Об этом знал и Ермолаев, оставшийся над тарелкой с ухой, которую он не доел. Эта уха была его последней в жизни…

— Алло! — кричал он в трубку телефона. — Это вы, поручик?

Эллен ответил ему.

— «Строитель» ушел с подлецом Брамсоном… только что!

— Как ушел? Куда? Только что сидел у меня за столом…

— Пробивайтесь с оружием в сторону «Ломоносова»! — кричал Эллен. — Я прикрою вас из окна «тридцатки» своими пулеметами!

— Где Дилакторский?

— Не знаю…

— Что происходит в Мурманске?

— Не знаю. Но, кажется, уже произошло…