– И кто ее так обидел? – спросил Миляга.

– Я же сказала тебе, дитя мое, – мужчина.

– Но какой мужчина?

– Имя его не имеет значения. Важно другое – ей удалось убежать от него и вернуться в свой родной город. И там она решила, что должна обратить во благо то зло, что ей причинили. И знаешь, что было этим благом?

– Нет, мама.

– Это был маленький ребеночек. Прекрасный маленький ребеночек. Она его безумно любила, а через какое-то время он подрос, и она знала, что скоро он должен будет покинуть ее, и тогда она сказала: прежде чем ты уйдешь, я хочу рассказать тебе одну историю. И знаешь, что это была за история? Я хочу, чтобы ты запомнил, дитя мое.

– Скажи.

– Жила-была женщина, и звали ее Низи Нирвана. И отправилась она в город злодейств и беззаконий...

– Но это та же самая история, мама.

– ...где ни один дух не был добрым...

– Ты не дорассказала первую сказку, мама. Ты просто начала все сначала.

– ...и ни одно тело – целым...

– Остановись, мама, – сказал Миляга. – Остановись.

– ...и там ее очень-очень сильно обидели...

Обескураженный этим повтором, Миляга отнял руку от щеки матери. Она, однако, не прекратила своего рассказа. История повторялась без изменений: побег из города, обращение зла во благо, ребеночек, прекрасный маленький ребеночек... Но не ощущая больше его прикосновения, Целестина вновь начала соскальзывать в слепые глубины сна без сновидений, и голос ее становился все менее разборчивым. Миляга встал и попятился к двери, а она тем временем шепотом завершила очередной круг.

– ...и тогда она сказала: прежде чем ты уйдешь, я хочу рассказать тебе одну историю.

Не отрывая взгляда от лица матери, Миляга нашарил у себя за спиной ручку и открыл дверь.

– И знаешь, что это была за история? – почти совсем невнятно пробормотала она. – Я хочу... чтобы ты... запомнил... дитя мое.

Продолжая смотреть на нее, он выскользнул в холл. Последние услышанные им звуки показались бы бессмыслицей для любого уха, кроме его собственного, но он-то сумел угадать, что прошептали ее губы, пока она падала в черную яму сна без сновидений.

– Давным-давно жила-была женщина...

В этот момент он закрыл дверь. По какой-то необъяснимой причине с ног до головы его охватила дрожь, и, лишь помедлив несколько секунд на пороге, он сумел частично взять себя в руки. Повернувшись, он увидел у подножия лестницы Клема, который копался в коробке со свечами.

– Она еще спит? – спросил он у приближающегося Миляги.

– Да. А она говорила с тобой, Клем?

– Очень мало. Почему ты спрашиваешь?

– Просто я только что слышал, как во сне она рассказала целую историю. Про женщину по имени Низи Нирвана. Ты знаешь, что это значит?

– Низи Нирвана? Ей Богу, нет. Это чье-то имя?

– Ну да. И по какой-то причине оно очень многое для нее значит. Когда она посылала Юдит привести меня, она велела ей передать мне его.

– А что за история?

– Чертовски странная, – сказал Миляга.

– Может быть, когда ты был малышом, она тебе такой не казалась.

– Может быть...

– Позвать тебя, если я услышу, что она снова заговорила?

– Наверное, не стоит, – ответил Миляга. – Я уже выучил все наизусть.

Он двинулся вверх по лестнице.

– Тебе наверху нужны свечи и спички, – сказал Клем.

– Точно, – ответил Миляга, поворачивая назад.

Клем вручил ему полдюжины свечей – белых, толстых, коротких. Миляга протянул одну из них обратно.

– Пять – магическое число, – пояснил он и вновь направился вверх.

– Я там наверху у лестницы оставил кое-какую еду, – сказал Клем Миляге вслед. – Конечно, это не шедевр поварского искусства, но ведь надо чем-то поддержать силы. И если ты не возьмешь ее сейчас, считай, что ее не было – скоро возвращается Понедельник.

Миляга поблагодарил Клема, подхватил хлеб, тарелку клубники и бутылку пива и вернулся в Комнату Медитации, тщательно закрыв за собой дверь. Воспоминания о Пае не ждали его у порога – возможно, потому, что мысли его до сих пор были заняты тем, что он услышал от своей матери. И лишь когда он расставил свечи на каминной полке и стал зажигать одну из них, за спиной у него раздался мягкий голос Пая.

– Ну вот, я тебя расстроил, – сказал он.

Миляга обернулся и увидел Пая у окна на его привычном месте. Вид у него был озабоченный и смущенный.

– Я не должен был спрашивать об этом, – продолжал он. – Просто праздное любопытство. Я слышал, как Эбилав спрашивал у Люциуса пару дней назад, и был очень удивлен.

– Что же ответил Люциус?

– Он сказал, что помнит, как его кормили грудью. Его первое воспоминание. Сосок во рту.

Только теперь Миляга понял, о чем шла речь. И вновь память отыскала среди его разговоров с мистифом такой фрагмент, который имел прямое отношение к его теперешним заботам. Вот в этой самой комнате они говорили о первых воспоминаниях детства, и Маэстро овладела та же самая боль, которую он чувствовал в себе сейчас, по той же самой причине.

– Но запомнить сказку? – говорил Пай. – Особенно, такую, которая тебе не нравится...

– Я не могу сказать, что она мне не нравилась, – сказал Маэстро. – Во всяком случае, она не пугала меня, как какая-нибудь история о привидениях. Все было гораздо хуже...

– Ну что ж, не стоит об этом говорить, – сказал Пай, и на мгновение Миляга подумал, что разговор на этом и оборвется, причем он не был уверен, что это не соответствует его тайному желанию. Но, похоже, одно из неписаных правил этого дома состояло в том, что ни один из вопросов, заданных прошлому, не оставался без исчерпывающего ответа, пусть даже и самого неприятного.

– Нет, я хочу объяснить, если только смогу, – сказал Маэстро. – Хотя иногда бывает трудно определить, чего боится ребенок.

– Если только нам не удастся выслушать эту сказку, обзаведясь на время сердцем ребенка, – сказал Пай.

– Это еще труднее.

– Но мы ведь можем попробовать? Расскажи мне.

– Ну... это всегда начиналось одинаково. Мама говорила: «Я хочу, чтобы ты запомнил, дитя мое», – и я уже знал, что за этим последует. «Жила-была женщина, звали ее Низи Нирвана, и отправилась она в город злодейств и беззаконий...»

Миляге пришлось прослушать историю снова, на этот раз – из своих собственных уст. Женщина, город, преступление, ребенок, а потом, с тошнотворной неизбежностью, история начиналась снова, и вновь была женщина, и вновь – город, и вновь – преступление...