в качестве учителя музыки. Квартира, которую он снимал в частном аварийном доме, отапливаемом дровами и углем, практически была пуста. Не было мебели, не было самых необходимых вещей.

Поэтому покупку рояля при таких условиях можно было считать настоящим подвигом интеллигента.

Его умение находить контакт с самыми разными людьми сдружило нас очень быстро. Со временем простая человеческая дружба переросла в дружбу творческую: я стал участвовать в «Журнале на сцене «Collegium» и, надеюсь, внёс свой скромный вклад в этот масштабный проект.

Работоспособность Сергея Борисовича была поистине фантастической. Её хватало на всё и на всех. Он мог целую ночь провести в беседе с друзьями, а затем идти на работу: читать лекции студентам, заниматься издательской деятельностью – всего не перечислишь.

Но вот грянула беда…

Увы, судьба бывает не только доброй, она бывает злой, вырывая из наших рядов лучших из лучших.

Не стало Сергея Борисовича, но память о нём так сильна, что он как будто и не уходил. Постоянно во мне живёт чувство его постоянного присутствия. Он – вместе со мной, он – рядом со мной.

Мир тебе, Серёжа!

Истинный интеллигент

П. Л. Вовк

Мне очень недолго пришлось знать и общаться с Сергеем Борисовичем. Образно говоря, мы с ним встречались на страницах «Коллегиума», им же созданного, и постоянно от четверга до четверга организуемого.

Человек-факел, человек-светильник, человек-учитель, человек-воспитатель, и этот ряд его неоценимых качеств можно было бы продолжать ещё долго.

Сочетая научное, творческое и целый ряд других направлений в работе, он находил время и для нас, ярых поклонников его «Коллегиума». Этот человек даже находил время и для приветливого взгляда, и для доброго слова, и для всего того, что называется истинной интеллигентностью. Если перечислять всё, сделанное им, то этого хватило бы на десятерых, но разве можно измерить и перечислить всё то, что он сделал для людей, для нас с вами.

Я знал Сергея Борисовича до обидного мало, но при виде его, при встрече с ним (как оказалось, мы – земляки) я всегда находил в нем черты человека, «в котором должно быть прекрасно всё: и лицо, и душа, и одежда, и мысли…».

К нему как нельзя больше подходят слова, сказанные Н. А. Некрасовым о Добролюбове:

Природа-мать, когда б таких

Людей ты иногда б не посылала миру,

Заглохла б нива жизни.

Сергею Борисовичу Бураго

Л. В. Тышковская

Год со дня Вашей смерти – а слова не прекращаются. Прерываются краткими паузами воспоминаний: обрывками, отрывками, отзвуками Вашего голоса, из которого – новые слова, как эхо, но только микрофонное, фоновое (микронное – так и просится – однородное, но лишнее). Звуковая игра неуместна. Единственная цель – восстановить и зафиксировать те неуловимые, но чудом памяти выхваченные из небытия мгновения, о которых другие, возможно, не вспомнят и не напишут.

Встреча первая. Как выразилась бы М. Цветаева – невстреча, поскольку односторонняя (правда, без элемента трагичности). Я – в зале. Вы, как истинный Маэстро, на сцене, дирижируете звукосмыслами (обходясь без дирижерской палочки), оставляя на доске графическое очертание стихотворения. Через какое-то время включаюсь – и наблюдаю, как искусно препарируются стихи К. Джангирова, пока последний, пытаясь скрыть свое смущение, покидает зал (хотя, возможно, – на банальный перекур). Но возвращение – несущественно, поскольку я уже захвачена выступлением и пытаюсь (не совсем успешно) вникнуть в суть загадочной методологии, которая становится для меня доступной только сегодня. И простота ее кажется очевидной, ибо подпитывается вековой мудростью: все гениальное – просто.

Читая Вашу «Мелодию стиха», которую я, слава Богу, успела преподнести Вам для подписи, в который раз восхищаюсь той по-пастернаковски неслыханной ересью простоты, с которой великий ученый преподносит СВОЮ методологию, – с оговорками на А. Белого и всех тех, кто даже опосредованно обращался к графическому методу. А ведь в своем законченном виде он появился именно в Вашей книге, благодаря чему мы, литературоведы, получили «возможность непосредственно соотносить динамику уровня звучности и семантику художественного текста» [с. 148): «В высоком звучании стиха проявляется его эмоциональная открытость, на среднем уровне звучности расположены элементы, наиболее важные в тематическом отношении, и глухо звучит то, что несет в себе отпечаток эмоциональной скованности» [с. 161]. Универсальность графического метода наиболее убедительно подтверждает то, что в качестве иллюстраций в книге использованы стихи не только на русском, но и на английском и испанском языках, в которых также действовала «закономерность соответствия мелодии стиха и его эмоционально-смысловой сущности» [с. 153].

Но самым удивительным оказалось то, что обращение к динамике звучности стихотворения Г. Лорки «Когда я умру…» позволило мне перевести бесплодные сожаления и параллели с Вашим уходом совсем в иное качество. Вывод относительно общего уровня звучания стихотворения, которое находится «между сонорным и гласным, т. е. все стихотворение приближено к вокальному пению» [с. 154], позволил сделать мне (а возможно, и многим, читавшим эти строки) гипотетическое открытие: по графической методике, предложенной Вами, можно более точно оценить степень успешного превращения стихотворения в песню. Иначе говоря, уровень звучания стихотворения, приближенного к гласному звучанию, для композитора станет мерилом адекватности, с которой ему удастся положить стихотворение на музыку.

Так по ходу чтения название Вашей книги погружалось в иные измерения, и «Мелодия стиха» обрастала новыми контекстами. Но на грани научного анализа, когда язык моего посвящения уже переходил на терминологический, приобретая; холодок безразличия, мелодия вновь наполнялась Вашим голосом, проникающим в самые глубины человеческого естества и извлекающим на свет скрытые возможности одухотворенной материи. Ваше прочтение Блока – одна из самых ярких страниц в моей памяти. Зал, наполненный людьми, которые наизусть знают не одно стихотворение поэта, – и Вы, наполняющий этих людей своим озвучиванием, своим «вочеловечением» Блока; и губы зала, что шевелятся вслед за Вашими словами; и голос, насыщенный обертонами, титанический, и одновременно мягкий, всепонимающий.

«…В искусстве слова заключена музыка. Причем «музыка» здесь – вовсе не метафора, а именно смыслообразующее организованное звучание. Чего? Разумеется, самого совершенного музыкального инструмента – человеческого голоса» [с. 125].

Без человека Вы не мыслили ни искусство, ни науку («Смысл стихотворения личностей» [с. 118]). И здесь хочется оговорить два момента: Ваше отношение к человеку как участнику литературного и, шире, культурного процесса (писателю, исследователю, читателю) и Ваше отношение к человеку в его душевных (не духовных) проявлениях. И хотя настаивать на четком разграничении – значит ограничивать и упрощать, все же… В первом случае достаточно открыть Вашу книгу и обратиться к подзаголовку «О понимании поэзии и объективности филологического анализа