Иногда, удаляясь в часы послеполуденного отдыха с бутылкой горячей воды, прижатой к ноющей челюсти, он задумывался: сколько пройдет недель, месяцев, лет после его смерти до того, как профессора в клинической школе начнут преподавать науку психоанализа? Сколько потребуется времени, чтобы пациенты в психиатрических палатах, ранее находившихся под началом профессоров Мейнерта, Крафт–Эбинга и Вагнер–Яурега, которые даже не пытались добраться до первопричин их заболеваний с помощью фрейдовских методов, воспользовались бы преимуществами его терапии? Сколько времени нужно, чтобы рассеять предрассудки? Или же они никогда не будут рассеяны? Тогда какое право он имеет жаловаться, если даже Галилея по сей день не простили официально за его ересь?

Наиболее необычной женщиной, вошедшей в его жизнь, после того как Лу Андреас–Саломе вернулась в Геттинген, была принцесса Мария Бонапарт, сорокатрехлетняя женщина, родственница брата Наполеона I, состоящая в браке с князем Георгом Греческим. Мать Марии умерла от тромбоза через месяц после ее рождения, оставив ей большое состояние. Находясь у смертного одра своего отца в 1924 году в фамильном доме Сен–Клу в пригороде Парижа, она начала читать книгу Фрейда «О психоанализе». Книга оказалась пробным камнем для ее собственных эмоциональных и сексуальных проблем, а также для проблем тех пациенток, с которыми она работала в госпитале Святой Анны в Париже. Несколько раз Мария Бонапарт писала профессору Фрейду, умоляя его принять ее как пациентку. Подозревая, что она может оказаться светским дилетантом, он отказывался.

Она не принадлежала к числу тех, кто легко принимает отказ. Приехав в Вену, она произвела весьма благоприятное впечатление на Зигмунда; он усмотрел в ней отважную, проницательную женщину с настойчивым характером. Ее прошлое было тяжелым: воспитанная строгой бабушкой в мрачном одиноком доме в лесном поместье, она не имела подружек, лишь случайно наезжавшие кузины скрашивали ее одиночество. Она страдала приступами меланхолии, считая себя виновной в смерти матери, и в особенности ей досаждало то, что она называла «обеспокоенностью дырой», поскольку дыра стала для нее символом женского начала. Она считала, что извечно оставаться женщиной означало интеллектуальное принижение, поэтому она мечтала стать мужчиной. В течение ряда лет ей было свойственно защитное нервное недомогание, которое, как она полагала, спасет ее от брака и беременности, способной отнять у нее жизнь. Ее мечта стать врачом не осуществилась, отец запретил ей учиться, полагая, что эта профессия подорвет ее шансы на достойный брак. Однако Мария Бонапарт преодолела сопротивление отца, изучила самостоятельно медицину и проводила долгие дни в госпитале Святой Анны, где женщины находили у нее сочувствие и рассказывали ей о сексуальных проблемах, превративших их в душевнобольных. Мария с удивлением узнала, что многие из них страдали фригидностью.

Разбирая бумаги в поместье своего отца, она нашла пять маленьких записных книжек, заполненных ею в возрасте от семи до десяти лет. Она запамятовала, что вела этот дневник, однако странное, символическое содержание книжек, которое она уже не понимала, напугало ее. Она решила, что воздействие прошлого на ее подсознание можно устранить лишь с помощью фрейдовского анализа. За год до этого она анонимно опубликовала «Заметки об анатомических причинах фригидности у женщин», в которых подчеркивала, что многие пациентки в госпитале Святой Анны получали сексуальное удовлетворение, возбуждая клитор.

Зигмунд увидел перед собой высокую женщину с широкими плечами и величественной осанкой, с несколько мужскими чертами в повадках и внешнем облике. Она пришла к профессору Фрейду как к пророку, способному вернуть к нормальной жизни душевнобольных пациенток госпиталя Святой Анны и несказанное число лиц, томящихся в психиатрических палатах. Она была счастлива в браке с князем Георгом, который был значительно старше ее; родила дочь, крепкую физически и душевно. Ныне, когда она встретилась с профессором Фрейдом, она была полна решимости осуществить мечты своей юности и стать ученым в области медицины.

Поскольку Мария Бонапарт намеревалась исследовать женскую сексуальность и фригидность в надежде написать работу на эти мало раскрытые темы, она хотела получить от Зигмунда знания в области терапии и психоанализа. После сеансов в течение нескольких месяцев, используя ее записные книжки, Зигмунд вернул ее к детским воспоминаниям, страхам, тревогам, чувствам вины, к ее первым конфликтам с «дырой» как с наказанием, обрушившимся на женский пол. Он перенес смысловое значение ранних записных книжек из подсознания в сознание, позволявшее ей смотреть проблемам прямо в лицо. Однако в ходе психоанализа Зигмунд обнаружил нечто поставившее его в тупик. Толкуя сны Марии Бонапарт, он пришел к выводу:

– У меня более нет сомнения, что в детстве вы лицезрели половой акт.

Не было такой истины, которую Мария Бонапарт не приняла бы с открытым забралом. Но это ее шокировало.

– Это нереально, профессор Фрейд. В моем доме не могло быть соития. Помимо няни там жили лишь мой отец и бабушка.

– Все ваши подсознательные воспоминания идут в одном направлении.

– Глубоко сожалею, но не могу согласиться с вами. Должна отвергнуть такую схему. Она мне кажется не только невероятной, но и невозможной.

– Тогда не будем продолжать.

После того как Мария Бонапарт вернулась в Париж, она отыскала конюха своего отца, незаконного сына ее деда. В результате искусно поставленных вопросов конюх признал в конце концов, что, когда ей не исполнилось и года, он имел интимный акт с кормилицей в ее же комнате. Она изложила в письме профессору Фрейду беседу с конюхом, подтвердившую суждение Зигмунда. Зигмунд ответил:

– Теперь вы понимаете, насколько могут быть безразличны отрицание и признание правоты, когда обладаешь уверенным знанием. Так было со мной, и поэтому я перенес недоверие и неверие без огорчения.

Жизнь научила его этому. Во время визита к Эрнсту в Берлин он встретился с Альбертом Эйнштейном, уже автором теории относительности и великим математиком и физиком. Они отнеслись сдержанно друг к другу, сидели по разные стороны стола и говорили каждый о своей диалектике: Эйнштейн – математическими терминами, а Зигмунд – психоаналитическими. Ни один не понял ни слова из сказанного другим. Главное различие было в том, что профессор Фрейд воспринял научное открытие Эйнштейна как необратимую истину, тогда как Эйнштейн был откровенным скептиком в отношении подсознания и возможности его регулирования с целью улучшения человеческого здоровья и знания.

Кандидатуру Зигмунда выдвигали несколько раз на Нобелевскую премию, но награда досталась Вагнер–Яурегу за его работу по лечению пареза. Кое–кто был разочарован тем, что премия досталась Вагнер–Яурегу, но среди них не было Зигмунда Фрейда, ибо для него было важно то, что Вагнер–Яурег совершил смелый творческий прорыв.

Постоянные удаления тканей в полости рта, сильные дозы рентгеновского облучения и диатермии, наличие протеза нарушали, естественно, работу организма: вновь появились осложнения на сердце, расстройство пищеварительного тракта стало органическим, Зигмунд стал подвержен простуде, гриппу, лихорадке. Ему требовался личный врач. В марте 1929 года, когда Мария Бонапарт приехала к нему и застала его больным и в плохом настроении, она сказала: