Карл Абрахам выехал в Голландию в мае 1925 года для чтения трех лекций, а когда вернулся, то слег с острым бронхитом. Вскоре, в июне, умер Йозеф Брейер. Волна воспоминаний нахлынула на Зигмунда: его студенческие дни, первые встречи с Брейером в физиологической лаборатории Брюкке, годы, когда он свободно приходил в дом Брейера в качестве младшего брата, окруженного вниманием и поддержкой. Зигмунд отправил утешающее письмо Матильде Брейер. Он написал также некролог для «Цайт–шрифт», в котором откровенно сказал, что Йозеф Брейер был «творцом метода катарсиса, который неразрывно связан с психоанализом». Йозеф уже не мог отказаться от такой чести.

Смерть Брейера напомнила Зигмунду, что ему и Марте часто попадалось в немецких газетах и журналах имя Берты Паппенгейм, ставшей одной из ведущих фигур в движении за права женщин, которое успешно добивалось законов о мерах безопасности на предприятиях, повышения заработной платы и правовой защиты замужних женщин. Берта Паппенгейм так и не вышла замуж, но внимание Йозефа Брейера спасло ей жизнь и сделало ее ценным членом общества. В сентябре в Хомбурге должен был состояться очередной конгресс психоаналитиков. Зигмунд решил, что не поедет туда. Он послал Анну прочитать его доклад «Некоторые психологические последствия анатомического различия между полами».

С ним происходили разные, как он считал, нелепые случаи. Он получил несколько предложений снять кинофильм о психоанализе. Сэмюэл Голдвин предложил ему сто тысяч долларов для поездки в Голливуд на правах консультанта в фильмах о величайших любовных историях. Уильям Рэндолф Херст предлагал послать пароход для доставки Зигмунда и его семьи в Нью–Йорк, где он составлял бы разумные отчеты по делу Леба и Леопольда, двух чикагских парней, вознамерившихся совершить «превосходное» преступление – убийство четырнадцатилетнего мальчика. Через несколько дней полковник Мак–кормик из чикагской газеты «Трибюн» прислал по телеграфу предложение приехать в Чикаго и провести психоанализ Леба и Леопольда; гонорар достигал двадцати пяти тысяч долларов.

Тетушка Минна причитала:

– Зиги, почему этого не случилось в твои тридцать лет? Подумать только, ты мог бы стать кинозвездой и высокооплачиваемым журналистом.

Осенью пришло печальное известие об ухудшении состояния здоровья Карла Абрахама. Видимо, во время посещения Голландии в его легкие попала рыбья кость, вызвавшая серьезную инфекцию. Доктор Феликс Дейч направился в Берлин, чтобы помочь ему. Но в 1925 году на Рождество Карл Абрахам умер в возрасте сорока восьми лет. Зигмунд, думавший, что после потери Гейнца его уже не так взволнует чья–либо смерть, находился в отчаянии. Карл Абрахам был гением германского движения психоаналитиков: он поехал в Берлин, когда никто не верил в психоанализ; он утвердил веру и уважение к этому направлению медицинской науки, создал центр по подготовке и собрал вокруг себя группу молодых талантливых врачей. Его доклады были всегда тщательно взвешенными и ясными в изложении. Он не ввязывался в демонстративные драки, подобно Шандору Ференци, потому что это противоречило его натуре. Он был самым надежным и дисциплинированным членом комитета, презиравшим леность и глупость. Зигмунд не питал иллюзии, будто человеческая судьба подчинена логике, но, узнав о смерти Абрахама, воскликнул:

– Карлу Абрахаму было сорок восемь. За плечами осталось тридцать лет творческой работы. Мне шестьдесят девять, удалена половина полости рта, а я остаюсь в этом мире, в то время как мы потеряли Карла.

«Сначала мы долгое время озабочены тем, чтобы остаться живыми; затем тревожимся, как бы не умереть; в этом есть тонкое различие».

Через некоторое время он перестал считать число перенесенных операций, электроприжиганий и рентгеновских облучений. Доктор Пихлер вынужден был удалить кусочек ткани около прыщика, затем произвести пересадку кожи, потом с помощью диатермии удалить еще одну припухлость. В последующие месяцы вновь были и удаления и пересадки кожи.

Чем больше он старался сократить разного рода юбилейные празднества, тем крупнее они становились. Их вдохновителем выступал Макс Эйтингон, обходивший все преграды. В день семидесятилетия Зигмунда его дом утопал в цветах, пришли сотни писем, телеграмм со всего света, были доставлены в подарок египетские и греческие фигурки. Он не пытался скрыть радость, ведь поздравительные письма прислали люди, которых он уважал. Он не получил весточки от Карла Юнга, но Ойген Блейлер написал ему из госпиталя Бургхёльцли. Блейлер много лет назад сказал ему, что останется верным после ухода Карла Юнга. Блейлер поздравил Зигмунда с его последними работами.

Не было ни одного часа в течение дня, чтобы он не страдал от боли. Протезы переделывались и менялись чуть ли не каждый день, но продолжали раздражать слизистую рта, вызывая болезненные нарывы. Врач из Берлина изготовил совершенно новый протез, Зигмунд уповал на чудо, а его не получилось. Еще один дорогостоящий протез был сделан экспертом из Бостона, но протез оказался не лучше других. В один особенно мучительный год было проведено шесть хирургических удалений и прижиганий. Казалось, что доктор Пихлер будет всегда держать свой скальпель в полости рта Зигмунда и вырезать там что–то. Утешало лишь то, что ни один из наростов не имел раковых клеток. Постоянное рентгеновское облучение держало зверя под контролем.

– Мы научились достойно жить, – заявил Зигмунд. – Дабы придать смысл борьбе с муками, я должен выполнить свою лучшую работу.

Зигмунд отказался принимать болеутоляющие лекарства, даже аспирин, из–за опасения, что это может разрушить его мозг и помешать оттачивать мысль и точно ее формулировать. Он редко приглашал друзей на обед, чтобы не ставить их в неловкое положение. Но он не чувствовал себя одиноким: его радовало высокое качество работ, публиковавшихся молодыми специалистами, созревшими под его крылом. В известном смысле он стал отцом большого семейства; ежедневно на его стол ложились десятки писем из различных стран от изучавших, писавших и публиковавших, и почти все они расширяли сферу психоанализа за пределы, о которых не мечтали его основатели. Он писал введения и предисловия к работам Макса Эйтингона, Эдоардо Вейса, Германа Нунберга, Августа Эйхгорна.

Он особенно восхищался доктором Георгом Гроддеком, поэтом и романистом, владельцем частного санатория в Баден–Бадене. Гроддек обратился к психоанализу, пытаясь лечить психические заболевания, возникшие без видимой органической причины. Он был тепло принят Зигмундом на Гаагском конгрессе 1920 года, но оттолкнул от себя всех присутствующих, кроме профессора Фрейда, объявив с трибуны:

– Я дикий, необученный аналитик.

Гроддеку принадлежало выражение «психосоматическая медицина», определявшее фрейдовские методы лечения психических расстройств, этиология которых была связана с эмоциональными факторами или же в основном вызвана ими. Эта фраза помогла общественным кругам понять направленность и цели психоанализа. Идея Гроддека о том, что наше «я» ведет себя в основном пассивно в жизни, нами руководят неизвестные и неконтролируемые силы, Зигмунду показалась достойной внимания.

Задача Зигмунда состояла именно в том, чтобы сделать эти силы известными и контролируемыми.