ты был самым способным из нас… Скажу откровенно, мне иногда казалось, что ты способнее меня… Скажу тебе, я иногда перед тобой преклонялся.

Франсуа. Ты, Гильом, не преклонялся, а подлизывался. Ты мне этого простить не можешь…

Гильом. Молчи! Вор! Негодяй!.. Не забывайся, с тобой говорит епископ!

Франсуа. О господи, Гильом, где епископ?

Гильом. Вот я сейчас встану!

Франсуа. Не вставай, Гильом! Ты упадешь на живот, мне тебя не поднять!

Гильом. Ты сейчас расскажешь, вор проклятый, куда ты девал деньги!.. Я не Гильом, а епископ, черт тебя подери!

Франсуа. Какие деньги, епископ, черт тебя побери?

Гильом. Придется пытать… Ну, во имя Отца и Сына, ведите…

Франсуа уводят.

Кажется, он правда не знает, где деньги. Любопытно… заметил ли он, что деньги взяли мои люди? Ну это он нам пропоет на колесе и угольках. Во всяком случае, заметил или нет, твое дело конченое; мне любезные мои подданные внесут налог еще раз, поскольку им-то уж доподлинно известно, что их денежки у меня! Что это?! Кто здесь?!

Генрих. Это я… твой друг.

Гильом. Какой друг?!.. Генрих?! Как ты вошел?!

Генрих. Хорошо ты встречаешь друзей.

Гильом. Я так взволнован, Генрих. Один мой друг сейчас пытался меня ограбить.

Генрих. Дорогой друг, я, в общем, тоже пришел за этим.

Гильом. Не шути на ночь, Генрих. У меня одышка, ты же знаешь…

Генрих. Это твое частное дело, Гильом. Я пришел за деньгами.

Гильом. Какими деньгами?

Генрих. Теми, что ты отбил у бандитов.

Гильом. Генрих, откуда ты знаешь?! Какие деньги?!

Генрих молчит.

Но это же деньги… это налоги, собранные с бедных вилланов.

Генрих. Почему же ты делаешь из этого секрет, Гильом? Ладно, не валяй дурака! Тебя предупредили о налете? Не отпирайся, предупредили?

Гильом. Да… предупредили.

Генрих. Так вот, это я предупредил.

Гильом. Сказать можно все, Генрих…

Генрих. Ну-ну, не упрямься. Это мои люди хотели сделать налет. Но потом я подумал: зачем мне делиться с этими ворами и получать четвертую часть, когда мы с тобой по-братски поделим пополам.

Гильом. Но это же грабеж!

Генрих. Правильно. Впрочем, если ты не хочешь, можно в городе объявить, что деньги у тебя… Только ведь это бунт.

Гильом. Упаси боже! Ладно, черт с тобой…

Генрих. Молодец, толстяк! Есть еще порох, так сказать, (тычет ему в живот) порох в пороховнице. А Франсуа? Видел он, что деньги попали к тебе?

Гильом. Об этом он скажет на пытке.

Генрих. Он может побояться своих приятелей-жуликов.

Гильом. Можно одного из них выпустить и объявить ему, что Франсуа — предатель.

Генрих. Молодец… Там есть один, его зовут Питу. Я ему устрою побег. Он может еще пригодиться. А Франсуа?

Гильом. Франсуа? Этого я сгною в подвале… Этого…

Генрих. Ладно, с делами покончено. Ну, здравствуй, Гильом.

Гильом. Здравствуй, Генрих. Как ты сюда попал?

Генрих. Я здесь собираю отряд. Отец все воюет с бургундской фамилией, и мне, образованному человеку, приходится все это терпеть! Подумай!

Гильом. Генрих, ты здесь с отрядом?

Генрих. Да, Гильом.

Гильом. Ужасно, Генрих! Я прошу тебя, не тронь моих вилланов. Они очень возбуждены!

Генрих. Ну… Гильо-ом!.. Стыдись, ты проявляешь малодушие! Вели приготовить мне постель, и пойдем: ты меня накормишь.

Гильом. Ах, Генрих, шалопай… Когда ты станешь серьезным?

Генрих. Пойдем, пойдем. (Открывает дверь — ветер вздувает портьеру.) Какой ветер… Слушай… А ведь это пикантно, что мы с тобой держим в подвале Франсуа?!.

Гильом (свирепо). Я еще в университете об этом мечтал. Пойдем…

Явление 3

Подвал. На голом полу — прикованный Франсуа, заросший клочьями бороды. Как привязанный за ногу ворон, он мечется скачками, волоча по камере цепь, привычно придерживая ее руками. Губы его трясутся.

Франсуа. Что же делать?! Что делать?!. Неужели не было смысла в том, что я жил? Какая мука… Может быть, еще посчитать? Раз… два… три… четыре… Раз… два… три… четыре… Только бы не думать. Раз, два, три, четыре. Так вытекают капли жизни… Зачем я жил? Зачем мы живем? Зачем вообще жизнь?.. Бедные матери, рожая нас, выкидывают нас на дорогу к смерти. Всю жизнь мы идем навстречу своей смерти. Неужели весь смысл в том, чтобы поудобнее претерпеть путь до своей смерти? Мы идем по этой дороге, и мы растем и умнеем… Когда ты понял все, что тебе положено! — хряк — стрелка часов протыкает тебе глотку. Кто больше понимает, тот больше думает о смерти. Но ведь если я думаю о смерти, значит, мне плохо, так как если бы мне было хорошо, я бы не думал о смерти. Значит, причина несчастья не в том, что умен, а в том, что несчастлив… Подумаешь, великая мысль: «Несчастлив потому, что несчастлив!»… Что ж, не такая уж плохая мысль. Она только означает, что несчастье лежит не внутри меня, а снаружи… Опять?! Как избавиться от привычки обвинять мир в своих несчастьях?! Я обвиняю врагов в моих несчастьях, но не я ли наплодил этих врагов? Кто стремился вверх, к щеголям и попам, и не ужился среди них?! Я. Кто, свалившись вниз, не ужился внизу и решил мстить? Опять я! Низ и верх извергли меня из своей утробы… И вот я догниваю в Гильомовом нужнике… Неужели это все? А что бы я стал делать, если бы меня отпустили? Не нужно лгать, я стал бы делать то же самое… Дьявол меня забери! Дьявол меня забери!! Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре… Почему другие люди проще улаживают свои счеты со вселенной?! Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре. Очень просто — они не пишут стихов. Раз, два… может быть, в этом все дело? Что — вследствие чего? Что — почему? Бедствия мои от стихов, или стихи мои — от бедствий? Черт возьми, вот вопрос! Все дело в том, поэт я или не поэт… Все дело в этом… Господи! Если ты есть, дай мне узнать, поэт я или не поэт!.. Когда я пишу — я знаю, что я поэт; когда я читаю то, что написал, — лучше бы мне не читать! Все, что написано мною про любовь, слащаво; все, что я написал про хлеб, застревает в глотке!.. Вот я вчера написал в новом роде. (Читает стихи, нацарапанные на стене.)

Не пироги, не сласти на обед —

Одна вода да хлеба вкус соленый.

И на подстилку сена даже нет.

Не забывайте бедного Вийона.