Кеннеди сообщил нам, что хотел бы встретиться с главой правительства Советского Союза. Мы тоже стояли на близкой позиции. Когда он пришел в Белый дом, мы хотели установить с ним контакт и попытаться договориться о том же на разумной основе. Мы тоже боялись войны, потому что не боится войны только дурак. Я не страшусь этой фразы. Да, мы боялись войны, потому что она приносит разорение стране, бедствия – народу и требует жертв. Это не значит, что можно откупиться от войны любой ценой, в ущерб своему престижу. Думаю, что умный человек поймет разницу. Когда я стоял во главе правительства, возникало много случаев, когда СССР очень ревностно становился на защиту своего престижа, давая отпор агрессивным силам и одерживая моральную победу без войны.

Кеннеди был эластичным человеком. Он сам определял внешнюю политику США. Он взял к себе много молодых умных и образованных советников. В вопросах международной политики они тоже были гибки, поэтому и советы давали ему в этом же направлении. Определяя политическую линию, Кеннеди подбирал себе таких помощников на все посты, которые импонировали бы ему и понимали его цели. Американская печать соответственно высказывалась за личную встречу Кеннеди с Хрущевым. Наконец, мы получили официальное предложение[730] встретиться на нейтральной почве, то есть не в СССР и не в США. В Париже встреча состояться не могла, так как недавно попытка лидеров четырех держав договориться закончилась там провалом. О месте проведения новой встречи у нас состоялись предварительные переговоры. Она могла произойти в Вене, в Женеве или же в Хельсинки. Кеннеди предложил Вену. Мы считали, и я лично тоже, что лучше в Хельсинки, ибо полагали, что Финляндия с большим пониманием относится к нашей политике. Но Австрия нас тоже устраивала. Ее правительство придерживалось взятых на себя обязательств проводить политику нейтралитета. Да Вена и сама по себе мирный город. И мы согласились встретиться в Вене. Получили доверительное сообщение о том, кто будет сопровождать президента из официальных лиц и из членов его семейства. С ним должны были приехать жена и мать.

Так как президент брал с собой свою мать и жену, то я тоже решил взять Нину Петровну, чтобы на приемах женщины могли вести между собой беседы. Я лично не был сторонником этого. У меня, признаюсь, такой аскетизм, видимо, остался от времен Сталина. На официальных приемах, которые проводил Сталин, я никогда не видел жен. Единственное исключение он делал в свое время для жены Молотова. Очень редко в театре, в его правительственной ложе, появлялась жена Ворошилова, а так всегда налицо было только мужское общество. Микоян, который слыл у нас человеком, наиболее сведущим в контактах и толкователем этикета, сказал, что за рубежом наличие жены будет хорошо расценено и нам следует придерживаться международного этикета. Я согласился с ним.

Формируя свою официальную группу, мы пригласили министра иностранных дел и других работников МИД, которые нужны были для подготовки справок и советов. Они могли помочь правильно разобраться в том или другом вопросе, возникающем при переговорах по военным, экономическим и дипломатическим проблемам, которые требовали улучшения дела. Проблема ленд-лиза была довольно затаскана, поэтому мы не надеялись, что она может быть разрешена, но все же приготовились обменяться мнениями и по ней.

В Вене была организована положенная по рангу официальная встреча. Венцы встретили нас очень хорошо, никаких выпадов не наблюдалось, проявлялись внимание и приветливость. Венцы говорили, что они очень довольны тем, что их город стал местом встречи двух лидеров. Отношение к нам было теплое, потому что мы в 1955 году заключили мирный договор и вывели войска из Австрии. Наши войска 10 лет находились на территории Австрии, а их вывод приписывали персонально мне. Это сделало, конечно, наше правительство, но я не отказываюсь от своей инициативы. Немногие знают, какая внутренняя борьба шла у нас по вопросу заключения мирного договора с Австрией. Я доволен тем, что было принято правильное решение и мы заключили такой договор. Австрийских премьера и вице-премьера я знал лично. Был знаком и с министром иностранных дел Крайским. У меня с этим человеком вообще сложились добрые отношения. Он с пониманием относился к необходимости иметь дружбу между нашими странами. Конечно, как социал-демократ, он не симпатизировал нашему общественному строю, как вся социал-демократия Запада, стоял на буржуазных позициях. Но все-таки среди реакционеров числился либералом.

В Вену я прибыл в сопровождении министра иностранных дел Громыко, а президента Кеннеди сопровождал государственный секретарь США Раск[731]. Сначала мы нанесли положенные визиты президенту и премьер-министру Австрии[732]. Наша делегация была очень хорошо размещена. Затем назначили час первой встречи. Сейчас не помню, сколько их состоялось: две или больше. Начались двусторонние беседы. Мы повели обмен мнениями по тем же вопросам, по которым не могли достичь соглашения с Эйзенхауэром: Германия, Западный Берлин, разоружение, взаимовыгодные экономические связи, торговля – вот затронутые нами вопросы, которые должны были нормализовать отношения между странами при благополучном их решении. Самым острым вопросом оставалась судьба Германии, хотя разоружение не менее важно. Оно всегда будет вопросом вопросов, но решить дело разоружения без договоренности о Германии невозможно. Западный Берлин – тоже загвоздка, как опухоль на здоровом теле. Чтобы оздоровить тело, надо удалить опухоль. Поэтому мы и нажимали на решение в первую очередь вопроса о Берлине. Не решив судьбу Берлина, нельзя решить судьбу Германии и вопрос о мирном договоре. Это все взаимосвязано.

Пошел обмен мнениями. Кеннеди занимал те же позиции, что и Эйзенхауэр. Политика, которую проводил представитель республиканской партии Эйзенхауэр, и политика Кеннеди, представлявшего Демократическую партию, одна и та же. Лишь персонально она несколько изменилась. Видоизменился и способ ее проведения. Но суть, на которой она основывалась, та же: в первую очередь соблюдаются интересы крупного капитала, сохраняются и агрессивные устремления США. В этом – главное: непризнание ими никого; делаю то, что моя, дяди Сэма, левая нога захочет. Каковы наши контраргументы? Конечно, те же, что мы приводили во время переговоров с Эйзенхауэром. Но время работало в нашу пользу. С каждым годом росла наша экономическая мощь, усиливалось наше вооружение. Мы все больше и больше продвигались в освоении космоса, наращивали и совершенствовали ракетно-ядерное оружие. Его ассортимент стал более широким, от тактических до стратегических ракет. Это придавало нам другой вес и звучность голоса, хотя мы и сдерживали себя. Наш партнер не должен был заметить, что мы тоже начинаем говорить с ним с позиции силы. Мы не хотели скатиться на позицию Даллеса, против которой раньше боролись. Пока США общались с нами на почве нажима, они сами уже ослабли, а мы росли, как богатырское дитя в сказке: не по дням, а по часам.