Крушение официальных патриотических символов требовало их замены в массовом сознании на истинно народные. При этом не потерявшая актуальности тема борьбы с опасностью, как внешней, так и внутренней, предполагала институциональную базу нового символа, который мог бы олицетворять преодоление усугубленных войной противоречий. Таким объединяющим общество символом естественным образом становилась Государственная дума. Ее внеочередное заседание 26 июля 1914 г., как и сконструированное пропагандой «коленопреклонение стотысячной толпы на Дворцовой площади», прочно вошло в мифологию патриотического подъема лета 1914 г., при том существенном отличии, что относительно патриотизма большинства депутатов, в отличие от толп на организованных «союзниками» и полицией митингах, сомневаться не приходится.

Высочайший 20 июля 1914 г. указ о возобновлении занятий Государственной думы вселял в сердца депутатов надежду, что взаимоотношения верховной, исполнительной и законодательной власти в годы войны изменятся, поднимется статус представительного учреждения. М. Палеолог замечал, что созыв Думы 26 июля 1914 г., «который показался бы вполне естественным и необходимым в какой угодно другой стране, был истолкован здесь как обнаружение „конституционализма“. В либеральных кругах за это благодарны, особенно императору, потому что известно: председатель Совета Горемыкин, министр внутренних дел Маклаков, министр юстиции Щегловитов и обер-прокурор Святейшего синода Саблер смотрят на Государственную думу как на самый низкий, не стоящий внимания государственный орган»[2084]. Однако даже представители реакционных кругов декларировали начало нового этапа взаимоотношений власти и общества. Прозвучавшие в царском манифесте слова «да будут забыты внутренние распри, да укрепится еще теснее единение царя с его народом» для кого-то создавали иллюзию преодоления политических разногласий. Ярким символом-жестом стало рукопожатие бывших ярых противников — лидера правых В. М. Пуришкевича и лидера кадетов П. Н. Милюкова, о котором сообщили многие газеты. Черносотенная «Земщина» посвятила этому жесту заметку под заголовком «Между членами Гос. Думы забыта рознь», добавив, что Милюков также пожал руку и Н. Е. Маркову[2085].

И. Л. Горемыкин 26 июля в стенах Таврического дворца давал повод предположить, что заседания Государственной думы будут проходить чаще и степень ее участия в государственных делах возрастет: «Законодательные учреждения должны знать, что и впредь они будут досрочно созываемы, если по чрезвычайным обстоятельствам это будет признано необходимым. На вашу долю, господа, выпала великая и ответственная задача быть выразителями народных дум и народного чувства… В эту торжественную историческую минуту я от имени правительства призываю вас всех, без различия партий и направлений, проникнуться заветами Царского манифеста: да будут забыты внутренние распри»[2086]. Депутаты, очевидно, были польщены речами министров правительства. О полном доверии к Думе говорил министр иностранных дел Сазонов: «Правительство с горячим доверием обращается к вам, народным избранникам, убежденное, что в вашем лице отражается образ нашей великой родины, над которой да не посмеются наши враги»[2087].

Соответственно и народные избранники выражали в порыве патриотических чувств доверие правительству. Вместе с тем некоторым рефреном звучали и прошлые критические замечания, хотя они и были заметно приглушены новой патриотической риторикой. Первым 26 июля 1914 г. выступал А. Ф. Керенский, который от имени фракции трудовиков выразил уверенность, что «великая стихия российской демократии вместе со всеми другими силами дадут решительный отпор нападающему врагу», хотя при этом вставил в свои слова туманную фразу об освобождении в итоге страны «от страшных внутренних пут». Керенский выразил и претензию, что «власть наша даже в этот страшный час не хочет забыть внутренней распри: не дает она амнистии боровшимся за свободу и счастье страны, не хочет примириться с нерусскими народностями… и вместо того, чтобы облегчить положение трудящихся классов народа, именно на них возлагает главную тяжесть военных издержек, усиливая бремя косвенных налогов»[2088]. Вслед за Керенским от лица социал-демократов Хаустов также обвинил правительства всех воюющих стран в развязывании войны, но при этом выразил уверенность, что «пролетариат, постоянный защитник свободы и интересов народа, во всякий момент будет защищать культурные блага народа от всяких посягательств»[2089]. П. Н. Милюков солидаризировался с двумя первыми ораторами, заявив, что «никакие внешние обстоятельства не могут изменить» позиции партии, но высказал уверенность, что «в эту минуту всех нас слишком глубоко захватили другие вопросы, и иная задача, грозная и величественная, стоит перед нами и повелительно требует немедленного разрешения», «каково бы ни было наше отношение к внутренней политике правительства, наш первый долг — сохранить нашу страну единой и неделимой… Отложим же внутренние споры, не дадим врагу ни малейшего повода надеяться на разделяющие нас разногласия»[2090]. Тем самым даже оппозиционно настроенные депутаты озвучили готовность на время забыть о своих претензиях и выдали правительству и верховной власти определенный кредит доверия. Однако власть распорядилась этим кредитом весьма своеобразно. Вопреки обещаниям постоянного сотрудничества с Думой на практике оказалось, что Дума была не «досрочно созываема», а «досрочно распускаема», что как раз таки провоцировало внутренние распри и не позволяло Думе выполнять свою миссию.

Противоречия верховной власти и Думы имели глубокую, системную природу. Прежде всего они вытекали из саморепрезентации верховной власти как самодержавной и противодействия императора реформаторским инициативам «снизу». В последние десятилетия в исторической литературе распространяется апологетика личности Николая II[2091]. Несмотря на критику специалистов[2092], встречаются попытки представить последнего царя чуть ли не главным реформатором в России. Так, С. В. Куликов приписывает личной инициативе Николая II практически все главные преобразования конца XIX — начала ХX в., включая и столыпинскую аграрную реформу, игнорируя вынужденный характер уступок, личное противодействие царя ряду реформаторских проектов, а также нежелание менять самодержавную форму правления[2093]. Именно последнее обстоятельство становилось важным фактором назревания внутриполитического кризиса и главным противоречием «думской монархии».