— Я так и сделаю, как только ты пойдёшь со мною в Храм Надмирного Света, — ответила она, заметно устав от затяжной и довольно бестолковой болтовни, больше похожей на перебранку. Слишком разговорчивые женщины весьма часто провоцируют ссоры на пустом месте. Только Рудольф никогда не любил молчаливых женщин, считая их за недоразвитых. Информационная составляющая в человеке, даже в человеке женского облика, много важнее её лицевого фасада. Когда её нет, перед вами животное.

— Иди ко мне…

— Ты ненасытный…

— Считай, что это компенсация за все те годы, которые я провёл без тебя.

— Ты занят ещё хоть чем-то, кроме любви? — смеялась она.

— Всегда занят и таким монотонным, тяжёлым и неотменяемым трудом, что попробуй я описать его даже в художественных образах, любой тут же и уснёт от непереносимой скуки. Любовь — единственное, от чего невозможно заскучать. Где она ни накрой чела, она всегда способна раскрасить даже серый мир в неописуемые цвета.

— Но ведь иные скучают.

— Потому что не любят, вот и скучают. Ты виновата передо мной. Лучшие годы я прожил в мире серых тонов на той самой его грани, за которой он сгущается в уже сплошную черноту…

— А ты сам? Не виноват совсем?

— Конечно, виноват…

Нэя уснула первой, а Рудольф уже не заснул. Только усилием воли ему удалось вытащить свою мысль или представление, — или чем там бывают человеческие воспоминания? — Из того отсека, где она осталась валяться без дыхания, уставившись в открывшуюся её мертвому взору пустоту. Или там не было пустоты? И пустотой это представляется только человеку, живущему с его ограниченным конечной биологической структурой инструментом восприятия? Робот утащил в лифт её ставшее манекенным, нелепым и бездыханным узкое тело, и она в своём платье поблядушки, в котором сетчатых вставок больше, чем ткани, закрывающей тело, исчезла в расщелине вместе с той тайной, в которой было скрыто имя заказчика. И если подумать, то имя не такая уж и тайна. Очевидно, то был отец Олы. Мститель за поруганную дочь. И как отца он его понимал. И презирал бы, поступи он иначе. Существовал, конечно, Чапос — безотказный на любое оплачиваемое злодеяние наёмный убийца, — но мысль пойти по пути криминала была отброшена как чудовищная, пусть сам Ал-Физ лютый преступник в золочёной ризе местного и потомственного аристократа. Рудольф питал глубокое равнодушие к нему. Но понимал, что тот не успокоится, и убийца всё равно придёт, но уже в ином обличье. Оставалось только уповать на везение, да на собственные системы защиты. И тут случилось «чудо», не имеющее объяснения, как и положено чуду. Только «чудо» особого рода, у него имелся второй зловещий лик, которым оно и повернулось к Ал-Физу. Мстительного аристократа нашли в собственной роще бездыханным. Ал-Физ не был здоровым человеком, но его внезапная смерть сразу же показалась подозрительной и криминальной…

Ещё когда Рудольф едва не умер от кровопотери после стычки с Нэилем, валяясь в забытьи в съёмной столичной квартирке, у него именно в тот момент кто-то опустошил маленький тайник с очень опасными препаратами, упакованными в крошечные капсулы. Они хранились на крайний, экстренный случай, и украсть их могла только Гелия. Но для чего? Или же… Чапос, он же и подославший Азиру, он же, взявший деньги у отца Олы с обещанием убить нечестивца, погубившего дочь. Ведь Чапос ничего не имел против Арсения и ненавидел Рудольфа, на которого и перевёл стрелки, скрыв, разумеется, своё подлое соучастие в том деле. Где теперь находилась эта дочь, Рудольфу думать было не только неприятно, а и ни к чему, и он не думал о ней никогда. Она личный грех и тайная мука Арсения, утратившего как саму девушку, так и родившегося впоследствии ребёнка. На это как-то намекнул Чапос, что девушка — счастливая мать и чья-то любимая жена. А Рудольф всего лишь устранял последствия, опасные и для жизни Арсения, и для целой структуры ЦЭССЭИ, найди Ал-Физ повод туда вломиться с мощью своей подчинённой и военизированной банды.

У Чапоса могли быть свои резоны на устранение Ал-Физа. Ал-Физ никогда не прощал своей агентуре провала задания, будь оно важным, будь самым незначительным, — таков был всегдашний и беспощадный стиль его деятельности. К тому же Чапоса мог нанять враг уже самого Ал-Физа. Почему Ал-Физ не приказал ликвидировать своего раба сразу же после неисполнения им такого вот порученьица? Для чего так долго тянул? Или Чапос не причём? Только Чапос очень даже причём, поскольку он потерял дар речи, едва услышал Рудольфа по связи. Голос Чапоса, сохраняя по слышимости обычный тембр, не сумел скрыть, как тяжёлая душа его вдруг завертелась от головокружительного ужаса их общего с танцоркой провала, от несомненной уже для него её гибели.

Тем не менее, день шёл за днём, месяц за месяцем, а Чапос всё также мелькал то тут, то там в переплетениях столичных улиц и тупиков, ни от кого особо не таясь. Или он являлся неким особым исключением для своего властного и очень жестокого хозяина, для которого никогда и ничего не значила жизнь не только тех, кто ему служил, но жизнь человека в принципе? Ал-Физ был тем самым центром специфической пылевой Вселенной, в которой всё пыль, кроме него. Он творил миры из сгущения этой самой пыли, он же их и уничтожал по произволу — игре, а самой игре без правил придавал видимость не нарушаемых правил. Игрушечных правил, существующих только для безмозглых фишек и никогда для него лично.

Вдруг вставшая перед Рудольфом в упор необходимость устранения Чапоса, давно скрывающего в себе немалую угрозу, не прибавляла радости. И было понятно, что совершать грязную акцию придётся самому. И он откладывал её, уверяя себя, что агент-преступник ещё может на что-нибудь сгодиться.

Девушка из тёмной расщелины

Впервые Азира возникла для него, проявилась на тоскливом фоне, чем давно стала для него Паралея, сидящей за столиком в той самой «Ночной Лиане». И те же самые лианы выползали из щелей в полу. Всё вокруг было удивительно правдоподобно устроено под джунгли, мало, конечно, похожие на подлинные природные, но живописные и душистые. Цветы и плоды на растениях не переводились никогда. В их колючих плотных сплетениях при наступлении темноты таинственно теплели цветные фонарики, днем летали живые бабочки, обещая сказку тем, кто тут расслаблялся. Сами лианы принадлежали к различным видам, — одни отцветали и плодоносили, другие зацветали. Теперешние цвели белыми гроздьями с одуряющим горьковатым запахом, как будто только что тут