Иду в редакцию, прошу дать мне пересмотреть газету за истекшие месяцы.

Действительно, нахожу две заметки, через неделю одна после другой. Кавказский корреспондент газеты сообщает, что обнаружилась растрата 18 000 рублей в типографии канцелярии наместника, подотчетных вице-директору Стратонову.

С трудом сдерживая волнение, иду к редактору. Посылаю доложить о себе как о бывшем редакторе газеты «Кавказ». Время неприемное, и редактор Бонди принимает неохотно, с кислой миной.

— Вот почему я вас беспокою! Вы два раза напечатали обо мне заметки, являющиеся чистой клеветой. Какие заметки? Вот они! Вы, как опытный редактор, не хуже меня знаете, какие последствия это повлечет по суду для редактора, то есть лично для вас!

Бонди побледнел, насторожился.

— Но, с другой стороны, в качестве бывшего редактора газеты, я и сам хорошо знаю, как нас подводят корреспонденты. Для меня ясно, что лично меня вы не знаете, о моем существовании вы до сих пор и не подозревали, а потому, конечно, я не могу думать, что с вашей стороны это был личный выпад против меня.

— Конечно, конечно!

— Поэтому раньше, чем обратиться к прокурору, я предоставляю вам возможность покончить дело мирно. Вы должны напечатать опровержение и извинение в том же месте газеты и таким же шрифтом. Для этого даю вам два дня срока.

— А вы… где вы служите?

— Теперь я — чиновник особых поручений Министерства финансов. Вы сами понимаете, — засмеялся я, — что премьер-министр граф Коковцов не взял бы к себе чиновником для особых поручений человека, растратившего казенные деньги!

— Да, да! Конечно…

Бонди вызывает звонком кого-то из старших сотрудников:

— Скажите, наш корреспондент на Кавказе — надежный?

— Вполне и безусловно!

— Это и видно! — рассмеялся я.

Бонди тогда просит:

— Подождите, пожалуйста, только до завтра! Я наведу справки.

— Хорошо, но не позже!

На другой день я пришел к нему в сопровождении племянника[682], служившего в Казани секретарем прокурора палаты.

Его судебная фуражка ужасно смутила Бонди. Он все время на нее косился.

— Итак?

— Да, да, конечно! Мы напечатаем опровержение. Какой текст вам угодно?

Я дал свой текст, предоставив Бонди приписать извинительную часть. На другой день все это было напечатано в «Биржевых ведомостях»[683]. Инцидент был исчерпан, но опровержение было кстати, потому что многие из знавших меня обратили внимание на эти заметки.

Взыскание

Моя отповедь Петерсону по поводу начета оставалась полтора года безо всякого отклика. Ясно было, что обозлившийся и горячий нравом Петерсон стал бы немедленно против меня действовать, если бы мог. Но что-то ему мешало. Вероятно, Воронцов-Дашков, прочитавший мою отповедь, не позволил продолжать преследование. Убежден, что не позволил бы его и заменявший наместника генерал Шатилов. Надо было ждать.

Действительно, на Кавказе произошли перемены. Ватаци был уволен, и на его место попал помощником наместника по гражданской части Петерсон. Вскоре был уволен и Шатилов. Его заменил, в должности помощника наместника по военной части и заместителя наместника, генерал Мышлаевский, на Кавказе человек новый и с кавказскими делами и отношениями совершенно незнакомый, а потому вынужденный смотреть глазами Петерсона.

Осенью 1913 года, когда я уже служил в Твери, получаю переписку из Государственного банка. Заменивший отсутствовавшего Воронцова-Дашкова генерал Мышлаевский пишет министру финансов, что я не доставил обещанного заработка по типографии в 18 000 рублей, каковая сумма ныне уменьшена до 16 000 рублей, посредством задержания принадлежавших мне сумм; на запрос, не пожелаю ли я выплатить эту сумму, я-де ответил только попыткой отделаться сложными объяснениями; ввиду этого наместник налагает на меня, в бесспорном порядке, взыскание в сумме 16 000 рублей и просит министра финансов, если б я отказался уплатить эту сумму сразу, производить с меня установленное законом удержание из жалованья в размере двух его пятых, переводя эти суммы в распоряжение наместника; при этом сообщается, что Тифлисская контрольная палата признала данный начет правильным. Государственный же банк прислал эту переписку для производства с меня взыскания.

Сразу это меня ошеломило, но я решил энергично бороться. Пошел посоветоваться со своим добрым знакомым — управляющим Тверской контрольной палатой Козловым.

— Позвольте, а где же здесь контрольный реестр?

— Как видите, нету!

— Так ведь без контрольного реестра, с точным указанием всего того, что было признано неправильным, Тифлисская контрольная палата не имела права утверждать этого начета. Вы имеете право протестовать и жаловаться.

Потребовал я по телеграфу от Тифлисской контрольной палаты этот реестр, указав, что я имею в виду его обжаловать государственному контролеру. Реестра не прислали, его не было.

Затем я отправил в Государственный банк заявление о том, что признаю сделанный начет совершенно незакономерным, немедленно обжалую его в Сенат и нисколько не сомневаюсь в том, что Сенат его отменит. Поэтому я просил производящиеся с меня вычеты пока оставлять на счетах банка, впредь до окончательного решения Сената, так как, если Сенат решит не в мою пользу, перевод взысканных денег потребует нескольких часов, а если решение будет в мою пользу, то вытребовать обратно деньги потребует несколько лет.

Последняя моя просьба была управлением банка удовлетворена. Канцелярия наместника протестовала, требовала немедленно переводить деньги, но ей отказали.

В Твери я обратился к считавшемуся лучшим присяжным поверенным известному местному общественному деятелю М. И. Шнейдеману. Это был действительно умный и ловкий человек. По счастью, уезжая из Тифлиса, я предусмотрительно захватил с собою — имея в виду производящуюся ревизию — все необходимые документы, на которых основывался мой отчет по типографии, оставив в Тифлисе их засвидетельствованные копии. Теперь наличие этих документов меня спасало.