– И я клялась, что этого мне будет довольно – да?

Элейна понурилась и надолго умолкла; Моргейна видела, что Элейна часто-часто моргает, – но все-таки она удержалась от слез. В конце концов, Элейна подняла голову.

– У тебя было множество любовников, но знаешь ли ты, что такое – любить?

На миг Моргейну захлестнула давняя волна, то безумие любви, что швырнуло их с Ланселетом друг к другу на Авалоне, на том залитом солнцем холме, и сводило раз за разом – и не оставило после себя ничего, кроме горечи. Моргейне потребовалось напрячь всю силу воли, чтобы изгнать это воспоминание и вспомнить об Акколоне, вернувшем ее сердцу и телу всю радость зрелой женственности в то время, когда она чувствовала себя старой, мертвой, никому не нужной… Акколон вновь вернул к служению Богине и снова сделал ее жрицей… Моргейна почувствовала, что неудержимо краснеет. Она медленно кивнула.

– Да, дитя. Я знаю, что значит – любить.

Она видела, что Элейне не терпится задать еще множество вопросов; Моргейна с радостью бы открыла душу этой женщине, что была ей подругой с тех самых пор, как она покинула Авалон, и чей брак она устроила, – но нет, нельзя. Тайна всегда была частью могущества жрицы, а если заговорить вслух о том, что связывает ее с Акколоном, в ней увидят лишь бесчестную жену, забравшуюся в постель к пасынку.

– Но сейчас, Элейна, нам нужно поговорить о другом. Как ты помнишь, некогда ты поклялась, что если я помогу тебе заполучить Ланселета, ты отдашь мне то, что, я у тебя попрошу. Нимуэ уже исполнилась пять лет – она достаточно большая, чтобы ее можно было отдать на воспитание. Завтра я уезжаю на Авалон. Подготовь Нимуэ – она едет со мной.

– Нет! – пронзительно вскрикнула Элейна. – Нет, нет, Моргейна! Ты не можешь!

Именно этого Моргейна и боялась. Потому теперь она постаралась говорить как можно тверже и отстраненнее.

– Элейна, ты поклялась.

– Как я могла клясться отдать еще не рожденного ребенка? Я не знала тогда, что это значит на самом деле!… О, нет, дочь, моя дочь!… Ты не можешь забрать ее у меня! Она же совсем маленькая!

– Ты поклялась, – повторила Моргейна.

– А если я откажусь?

Элейна напоминала сейчас ощетинившуюся кошку, готовую схватиться за своих котят с огромной злой собакой.

– Если ты откажешься, – бесстрастно произнесла Моргейна, – то, когда Ланселет вернется, я расскажу ему, как был устроен ваш брак, как ты со слезами умоляла меня, чтоб я наложила на него какое-нибудь заклятье, дабы он оставил Гвенвифар и полюбил тебя. Сейчас он считает тебя невинной жертвой моей магии, Элейна, и винит во всем меня, а не тебя. Хочешь ли ты, чтобы он узнал правду?

Элейна побелела от ужаса.

– Ты не посмеешь!

– Можешь проверить, – сказала Моргейна. – Уж не знаю, что значат клятвы для христиан, но я тебя уверяю: те, кто служит Богине, относятся к клятвам со всей серьезностью. Именно так я и отнеслась к твоей клятве. Я подождала, пока ты не родишь еще одну дочь, но Нимуэ – моя. Ты дала слово.

– Но… но как же?… Она ведь христианское дитя, как же я отпущу ее из материнского дома к… к безбожным колдуньям…

– В конце концов, я – ее родственница, – мягко произнесла Моргейна. – Сколько лет ты знаешь меня, Элейна? Разве ты хоть раз слыхала, чтоб я поступила дурно или бесчестно, что не решаешься доверить мне ребенка? Я ведь не собираюсь скармливать ее дракону, да и времена человеческих жертвоприношений давным-давно остались в прошлом – теперь так не поступают даже с преступниками.

– Но что ее ждет на Авалоне? – спросила Элейна с таким страхом, что Моргейна невольно подумала: уж не питает ли она на самом деле подобных подозрений?

– Она станет жрицей, познавшей всю мудрость Авалона, – ответила Моргейна. – Настанет день, когда она будет чувствовать движение звезд и знать обо всем, что только есть на земле и на небе.

Она улыбнулась.

– Галахад сказал, что Нимуэ хочет научиться читать, писать и играть на арфе. На Авалоне это доступно всякому. Ее жизнь будет менее суровой, чем в какой-нибудь школе при монастыре. Мы уж точно не будем изнурять ее постами и покаянием, – во всяком случае, пока она не подрастет.

– Но… но что я скажу Ланселету? – дрогнула Элейна.

– Что хочешь, – отозвалась Моргейна. – Думаю, лучше всего сказать ему правду: что ты отослала девочку на воспитание на Авалон, чтобы она могла занять опустевшее там место. Но меня не волнует, как ты будешь оправдываться перед мужем. Можешь сказать, что она утонула в озере или что ее утащил призрак Пелинорова дракона. Как тебе угодно.

– А священник? Если отец Гриффин услышит, что я отпустила свою дочь, чтобы из нее в языческих землях сделали чародейку…

– Это меня и вовсе не интересует, – отрезала Моргейна. – Если хочешь, можешь рассказать ему, что ты препоручила свою душу моему злокозненному чародейству, чтоб заполучить мужа, а я взамен потребовала от тебя старшую дочь. Что, не хочешь? Вот и я почему-то подумала, что не хочешь.

– Ты жестока, Моргейна, – сказала Элейна. По лицу ее текли слезы. – Дай мне хоть несколько дней, чтоб я могла собрать для нее все, что нужно…

– Ей нужно не так уж много, – ответила Моргейна. – Запасная рубашка, теплые вещи для дороги, плотный плащ и прочная обувь – этого довольно. На Авалоне ей дадут одежду новообращенной жрицы. Поверь мне, – мягко добавила она, – с ней будут обращаться с любовью и почтительностью, ведь она – внучка величайшей из жриц. Все будут – как там выражаются ваши священники? – все будут милосердны к ней. Ее не будут принуждать к аскетической жизни, пока она не вырастет настолько, чтоб ей хватало сил переносить суровые условия. И она будет счастлива.

– Счастлива? В этом средоточии злого колдовства?

– Клянусь тебе – я была счастлива на Авалоне, – сказала Моргейна, и уверенность, звучащая в ее словах, затронула сердце Элейны, – и с тех пор, как я покинула его, я ежедневно и ежечасно всей душой жажду вернуться туда. Ты когда-нибудь слыхала, чтобы я лгала? Пойдем – покажи мне ребенка.

– Я велела ей сидеть у себя в комнате и прясть до заката. Она нагрубила священику и наказана за это.

– Я отменяю наказание, – сказала Моргейна. – Отныне я – ее опекун и приемная мать, а потому у девочки нет больше причин проявлять почтительность к этому священнику. Покажи мне ее.

Они уехали на следующий день, на рассвете. Расставаясь с матерью, Нимуэ плакала, но не прошло и часа, как она начала с любопытством поглядывать на Моргейну из-под капюшона плаща. Девочка была высокой для своего возраста; она пошла скорее в Моргаузу или Игрейну, чем в мать Ланселета, Вивиану. Она была белокурой, но золотистые пряди отливали медью, и Моргейне подумалось, что с возрастом Нимуэ порыжеет. А глаза у нее были почти в точности того же оттенка, что и маленькие лесные фиалки, растущие вдоль ручьев.