Но позднее в том же году президент Эйзенхауэр, который сам иногда приказывал провести тайную операцию такого рода, не санкционировал вовлеченность американцев в убийство Насера. Он придерживался более здравой точки зрения на имперские прерогативы: «Я просто не могу понять, почему британцы не избавились от Насера. Они делали подобное много лет, а тут сплоховали»[2766].

Даллес тоже сплоховал. Вначале он согласился с британцами позволить займу на Асуанскую плотину «зачахнуть как лозе»[2767], чтобы наказать Насера за продолжающиеся связи с коммунизмом — в мае 1956 г. Египет признал «красный Китай». Но в виду растущего американского противостояния предложению Даллас резко отменил его, а за ним последовали британцы.

Насер ожидал отказа, но пришел в ярость от той оскорбительной манеры, в которой он был подан. Он посчитал, что пренебрежение и унижение Далласом египетской экономики являлось преднамеренной пощечиной[2768]. Лидер революции был только что избран президентом и стал первым настоящим египтянином, который правил страной за 2 600 лет. Он не собирался подставлять вторую щеку, но тщательно строил планы.

26 июля 1956 г., вдень четвертой годовщину отречения Фарука от престола, Насер обратился к 250 000 людей с балкона, выходящего на площадь Освобождения в Александрии. Речь передавалась всему арабскому миру и показала, что он наконец-то освоил черное искусство демагогии. Президент поносил Запад за попытки вернуть Египет в финансовую зависимость и рабство. Это он называл «империализмом без солдат». Насер сказал, что у этого империализма есть кодовое имя — Фердинанд де Лессепс. Именно из-за него оккупационные отряды Насера вступили в действие.

Лидер объявил (и это заявление было встречено с диким энтузиазмом), что «часть ваших египетских братьев прямо сейчас прибирает к рукам "Всеобщую компанию Суэцкого канала"»[2769]. Эта компания заплатит за дамбу, а контроль над ней восстановит гордость страны.

Соответственно была унижена Британия. Заодно оказался униженным и ее премьер, который стал неуравновешенным после оскорбления Насером его самолюбия. По мере развития кризиса Идеи впадал во все большую ярость. Он никогда раньше не позволял себе подобного с помощниками, а тут словно хотел подчеркнуть едкое замечание личного секретаря Черчилля, который сообщил им: «Я работаю на великую историческую фигуру, а вы работаете на истерическую»[2770].

Иден обратился к помощи препаратов с наркотическим содержанием, принимал морфий, чтобы успокоиться, а бензедрин — чтобы взбодриться. Он винил в ярком свете ламп в телевизионной студии коммунистов из Би-би-си. Премьер стал сумасбродным, странным и предвещающим гибель. Он говорил, что вместо того, чтобы смотреть, как от империи откусывают по кусочку, он предпочел бы увидеть, как она «рушиться сразу же, одним ударом»[2771].

Но реакция Идена была не просто вопросом ущемленного тщеславия и ухудшившихся способностей. Он искренне оплакивал крушение имперской власти, соглашаясь с Гарольдом Макмилланом, изначально драчливым и сварливым министром финансов, что если они не ответят на вызов Насера, то «Британия станет еще одними Нидерландами»[2772]. Как и многие другие, он видел Насера наследником европейских диктаторов 1930-х гг.

Иден сравнивал слегка идеалистическую книгу Насера «Философия революции» с «Майн Кампф», считая, что экспроприация им «Всеобщей компании Суэцкого канала» напоминает вторжение Гитлера в Рейнланд. Премьер предупреждал: аппетит Насера будет расти во время еды, египетский лидер начнет совершать другие акты агрессии, возможно, даже остановит поток нефти из Персидского залива.

2 августа 1956 г. британский кабинет одобрил военную подготовку к свержению Насера и захвату канала. Это стало антитезой для политики умиротворения, которую осуждало большинство британских газет. С наибольшим напором писала «Таймс», желая компенсировать свое малодушие и трусость в отношении нацистской Германии: «Страны живут, яростно защищая собственные интересы… Несомненно, хорошо иметь процветающий туристический бизнес, выигрывать международные матчи по крикету, радовать взгляд изображениями мисс Дианы Доре, которую сталкивают в бассейн. Но страны не живут одним цирком. Люди, которые молчат, знают это лучше, чем критики. Они все еще хотят британского величия»[2773].

Иден льстил себе, что «обладает выдающимся качеством — способностью оценивать общественное мнение»[2774]. Но только треть населения поддержала использование силы (хотя эта цифра выросла до чуть больше половины после окончания конфликта). А некоторые знающие люди типа сэра Дермота Бойла, начальника штаба ВВС, быстро сделали вывод: «Иден рехнулся»[2775].

Душевное состояние Идена не улучшилось в следующие три месяца. Ему пришлось иметь дело с Даллесом, которого премьер некрасиво сравнивал с Риббентропом. Тяжелые манеры госсекретаря и без того утомляли. Как отмечал Макмиллан, он говорил медленно, но такая речь успевала за мыслями. Однако еще больше раздражали уклончивые высказывания и аморальные взгляды. По просьбе Эйзенхауэра Даллес заявил: Великобритании не следует «ломать Насера силой». Но в этом заявлении было достаточно двусмысленности, чтобы у Идена появилась иллюзия, будто он может получить согласие американцев, а то и поддержку.

Изначальный ответ Даллеса состоял в том, что Насера необходимо заставить «отрыгнуть украденное»[2776], чтобы канал стал интернациональным, а поставки нефти обеспечивались. После первой встречи с Иденом в начале кризиса Даллес сделал вывод, что Британия и Франция (намеренная покончить с египетской помощью алжирским мятежникам) вторгнутся в зону канала. Он сообщил Эйзенхауэру: «Я не (повторяю — не) уверен, что с этой точки зрения их можно винить». Но Даллес добавил с характерной противоречивостью: «Думаю, что убедил их: такой шаг окажется опрометчивым»[2777].