хотелось теперь, как всегда раньше, сражаться; к ним они были полны огненной ненависти.

В Дунайской кампании на стороне русских участвовало их не пять рот, а много больше. Но при отступлении армии Горчакова только им посчастливилось перебраться вслед за последними русскими частями на левый берег Дуная. Другие же греческие роты не успели этого сделать и остались на правом берегу вместе с беженцами-болгарами, так как мост очень спешно был разобран. И эти отставшие их товарищи были настигнуты тут турецкой кавалерией и зверски изрублены вместе с болгарами.

Среди серошинельных солдат отряда Хрулева прибывшие греки казались оперно-живописными в своих национальных костюмах. На них были коричневые и синие, щедро расшитые короткие куртки, больше похожие по форме своей на жилеты, под которыми за широкими кушаками из шалей располагался весь их огромный арсенал: пистолеты, ятаганы, кинжалы – по несколько штук каждого вида оружия; кроме того, у всякого была привешена к тому же кушаку кривая турецкая сабля, а сзади красовался карабин… На головах круглые низкие суконные шапочки с кистями; лица у всех смуглые, обветренные, жесткие, из-под воинственного вида острых орлиных носов торчали лихие усы…

Пятеро капитанов их – командиры рот – гурьбою ввалились в штаб-квартиру Хрулева. Они сияли от удовольствия видеть боевого генерала, который встретил их как старых своих друзей.

– Вовремя вы подошли: я как раз собирался идти в атаку на Евпаторию.

– Очень хорошее дело, господин генерал! – отозвались ему капитаны через переводчика, так как ни один из них не говорил по-русски.

– Вот выберите-ка при мне себе старшего: он будет у вас за командира батальона, – предложил им Хрулев.

– Нет из нас никаких старших-младших: мы все равны между собою, – недовольно ответили капитаны.

– Помилуйте, что вы! Разве так можно! – улыбнулся Хрулев и сам выбрал из них наиболее плечистого и рослого за старшего.

Но капитаны сказали решительно и твердо:

– Все равно, господин генерал, мы его слушать не будем!

– Спроси их, – сказал переводчику Хрулев, – какого же черта им нужно.

Оказалось, что они не прочь были бы подчиняться русскому штаб-офицеру. Тогда Хрулев подвел к ним Панаева.

– Вот, – сказал он, – штаб-офицер вам! Притом же это не простой подполковник, а целый адъютант самого главнокомандующего, князя Меншикова!

Это последнее обстоятельство явно понравилось капитанам.

– Очень хорошо, господин генерал! – радостно согласились они, и каждый из них счел своею обязанностью, любезно улыбаясь, похлопать дружески по спине Панаева и подать ему руку в знак признания его своим начальником.

IV

В этот же день вечером встреченный на дороге разъездом казаков при офицере, заранее посланным для этой цели в сторону Перекопа, явился в штаб Хрулева и князь Урусов, опередивший свою дивизию.

Радостно-шумливо встретил его Хрулев. Широко раскрыв объятия, расцеловался с ним крепко. Тут же с приходу усадил его за горячий самовар и с первых же слов посвятил во все свои планы. Сказал и о том, что со штурмом Евпатории необходимо спешить, чтобы не дать противнику, предупрежденному уланом-изменником, подготовиться к защите свыше меры.

– Поэтому штурм я назначил на утро четвертого числа, – закончил Хрулев, сам наливая Урусову крепчайшего чая и пододвигая бутылку коньяка.

– На четвертое число чего? Февраля? – удивленно уставился на него Урусов несколько сонными, воспаленными с дороги глазами.

– Разумеется, февраля – не марта же! – удивился и Хрулев его удивлению.

– Это совершенно немыслимо, что ты!.. Дивизию после такого похода и вдруг – бух! – прямо под пушки! Дай же передохнуть хоть неделю!

Урусов был моложе Хрулева лет на семь-восемь, но его служба в смысле чинов и положения шла гораздо успешнее, чем служба Хрулева, потому что проходила в гвардии, на глазах царя.

Даже и теперь, после дороги, он значительно отличался от Хрулева этой нарочитой барственностью гвардейца, который и в те времена, как и гораздо позже, считал своею первой обязанностью снисходительно-свысока относиться к армейцу независимо от того, кто бы он ни был.

Казалось со стороны, что и глаза он щурил не потому, что ему сильно хотелось спать – что было бы извинительно, конечно, – а потому только, что этим было принято в его среде подчеркивать свое умственное и прочее превосходство. Продолговатое лицо его было холеное и руки тоже. Несмотря на то что попал к Хрулеву прямо с дороги, он был довольно чисто выбрит; Хрулев же, забывший об еде и сне, забыл также и о бритье и зарос колючей щетиной.

– Неделю передохнуть дать? Ты шутишь, что ли? – испугался Хрулев. – Когда же именно придет твоя дивизия?

– Когда именно, это, брат, сказать затруднительно, – растягивая слова, не спешил с ответом Урусов.

– Завтра начнет подходить, как я получил донесение… ведь так?

– Завтра может быть только один первый полк…

– Ну вот и прекрасно! (Хрулев не ожидал и этого.) И чудесно, что завтра будет полк! Днем полк, вечером другой, ночью остальные два, а утром пойдем штурмовать Евпаторию.

– Да-да, так я тебе и дал свою дивизию на убой! – пренебрежительно сказал Урусов. – Нет, брат, пока все до одного орудия в укреплениях не будут сбиты, я свою дивизию на штурм не поведу, как ты хочешь!

Хрулев принял это за дружескую шутку. Он даже расхохотался весело.

– Ну, еще бы, чудак ты, приказал я штурмовать раньше времени!.. Итак, значит, четвертого утром…

– Кто тебе сказал, что четвертого утром? – изумился Урусов. – Четвертого моя дивизия только-только подтянется!

– Это ты вполне серьезно?

– Совершенно серьезно, и ты сам это увидишь своими глазами…

Хрулев потемнел, забарабанил пальцами, вскочил, прошелся раза три по комнате, наконец сказал:

– Один день в подобных операциях промедлить – это значит иногда совсем погубить все дело! Ну, что же делать… Тогда, значит, пятого утром… Придется изменить число в диспозиции…

– Пятого тоже будет нельзя, – спокойно сказал Урусов.

– Нет, уж если и не пятого, то уж тогда никакого, и черт его побери, этот штурм! – закричал Хрулев.

– А у тебя уж и для моей дивизии диспозиция готова? – полюбопытствовал свысока Урусов.

– А как же иначе? – удивился Хрулев и сам вытащил из шкафа толстую тетрадь. – Вот она, смотри!

Урусов, не отнимая стакана от губ, искоса заглянул в первый лист тетради и отвел ее рукой.

– Так нельзя, братец, я не приму твою диспозицию в таком виде, – сказал он теперь уже явно недовольно.

– То есть что именно нельзя? В каком «таком» виде? – опешил Хрулев.

– Как же так в каком? Ты везде пишешь мне в форме приказа: «Начальнику восьмой дивизии приказываю…»

– Вот тебе на! А как же иначе? – еще более изумился Хрулев.

– «Предлагаю» – вот как иначе, – невозмутимо ответил Урусов. – Ты, кажется, упустил из виду, что ты пока