место парцеллярному хозяйству рабов, посаженных на землю, и полусвободных арендаторов-колонов. Но все это были количественные изменения, неспособные перейти в новое качество. Система в основном оставалась прежней, и в ней продолжали действовать все те факторы, которые с неизбежностью приводят к гибели всякую развитую систему рабства.

В течение столетий район Средиземного моря был ареной рабовладельческого хозяйства в его наиболее хищнической и жестокой римской форме, истощавшей производительные силы. Правда, империя несколько смягчила старую республиканскую практику: провинции вздохнули свободнее и получили известную хозяйственную самостоятельность; императорская система сбора налогов была легче республиканских откупов; императорские чиновники на первых порах меньше грабили провинции, чем республиканские магистраты. Но это в конце концов тоже были только количественные изменения, которые не могли дать радикального улучшения. К тому же, имперская бюрократия очень скоро догнала и перегнала республиканских магистратов своей жадностью и подкупностью, а производительные силы ведущих областей империи — Италии и Балканского полуострова — были настолько подорваны многовековым господством рабства, что возрождение их стало невозможным на ряд столетий.

Таким образом, противоречивый и двойственный характер социально-экономических явлений первых двух веков империи совершенно закономерен. Империя была государственной формой, пришедшей на смену полисной системе эпохи классического рабства. Империя, как и ее предшественницы — эллинистические монархии, была территориальным государством, но государством весьма несовершенного типа. Не будучи национальным образованием, она, в сущности, являлась немногим больше, чем конгломератом городов, областей и племен, стоявших на различном экономическом и культурном уровне и объединенных военной диктатурой римских императоров. Империя многое сделала, чтобы спаять этот конгломерат в органическое целое. Но результаты были невелики. Прочное объединение римской державы было неосуществимо, пока экономической основой ее оставался рабовладельческий способ производства, при котором невозможно существование широкого внутреннего рынка. К тому же, империя являлась политической надстройкой над рабовладельческой системой Средиземноморья, уже клонившейся к упадку. Это обостряло все противоречия, свойственные рабовладельческому обществу.

Техника

При системе рабства техника производства может развиваться лишь в весьма ограниченных рамках. Из-за относительно низкого уровня обмена и значительной роли натурально-замкнутых отношений рынок рабовладельческого общества обладает небольшой емкостью. Спрос на товары невелик, и, следовательно, у производителя нет достаточных стимулов расширять и интенсифицировать свое производство. Если же такой стимул появляется в отдельных случаях, наличие дешевого и почти неограниченного (в период расцвета рабства) рынка рабов позволяет идти в сторону расширения (экстенсификации) производства посредством количественного увеличения рабочей силы, но делает невыгодным его интенсификацию путем применения более усовершенствованных орудий и приемов труда. Кроме этого, улучшение техники упирается в крайне низкий уровень производительности рабского труда. Еще творец «Одиссеи» отметил эту черту:

Раб нерадив; не принудь господин повелением строгим

К делу его, за работу он сам не возьмется охотой:

Тягостный жребий печального рабства избрав человеку,

Лучшую доблестей в нем половину Зевес истребляет[468].

Вот почему при рабовладельческой системе хозяйства орудия труда, как правило, весьма примитивны. Нецелесообразное потребление сырого материала и средств труда — «одно из тех обстоятельств, — пишет Маркс, — которые удорожают производство, основанное на рабстве. Рабочий, по меткому выражению древних, отличается здесь только как instrumentum vocale (одаренное речью орудие) от животного как instrumentum semivocale (одаренного голосом орудия) и от неодушевленного орудия труда как от instrumentum mutum (немого орудия). Но сам-то рабочий дает почувствовать животному и орудию труда, что он не подобен им, что он человек. Дурно обращаясь с ними и con amore (со сладострастием) подвергая их порче, он достигает сознания своего отличия от них. Поэтому экономический принцип такого способа производства — применять только наиболее грубые, наиболее неуклюжие орудия труда, которые как раз вследствие своей грубости и неуклюжести труднее подвергаются порче» (Соч., т. 23, с. 208, прим. 17).

В частности, античность не знала применения в производстве машины, за исключением ее зародышевых форм.

Однако сказанное нуждается в известных ограничениях. Во-первых, и рабовладельцы системой поощрений могли добиваться довольно высокой производительности труда у отдельных групп рабов, преимущественно квалифицированных ремесленников. Во-вторых, застойность техники выступала особенно ярко в периоды высшего развития рабовладельческой системы. В другие эпохи, когда с рабским трудом конкурировал труд свободных ремесленников или развивались более смягченные формы эксплуатации тех же рабов (например, отпуски их на оброк), техника производства могла подниматься относительно высоко, хотя и оставалась в исторически ограниченных рамках.

Первые два века империи и были как раз той эпохой, когда техника достигла высшей точки развития в пределах своих античных форм. Империя, завершая длительную историю Средиземноморья в древности, явилась наследницей всего предшествовавшего культурного развития. В частности, она усвоила и многие технические достижения эллинистической эпохи (подъемные механизмы, водяная мельница и проч.)[469]. Рост внутренней и внешней торговли стимулировал развитие ремесленной техники. Интенсивное городское строительство предъявляло высокие требования к архитектуре и прикладной механике. Наконец, сокращение количества рабов и начавшийся упадок рабовладельческой системы хозяйства увеличили удельный вес свободных и полусвободных форм труда.

Об относительно высоком уровне техники I—II вв. свидетельствуют прежде всего ряд античных авторов. Витрувий пишет о подъемных сооружениях, где применялся составной блок (полиспаст)[470], о водоподъемных механизмах (тимпанах), об измерительных приборах типа таксометров[471]. Кассий Дион (68, 13) так описывает мост через Дунай, построенный Траяном:

«Траян построил каменный мост через Истр, по поводу которого не знаю, как достойным образом выразить восхищение перед этим императором. Существуют и другие его замечательные сооружения, но это сооружение их превосходит. Мост состоит из двадцати быков, сделанных из тесаных камней, высота их — сто пятьдесят футов[472], не считая фундамента, толщина — шестьдесят. Эти быки, расположенные друг от друга на расстоянии ста семидесяти футов, соединены арками. Как не изумляться расходам, затраченным на эту постройку? Как не изумляться способу, каким каждый из быков был выстроен посреди многоводной реки, в изобилующей водоворотами воде, на илистом грунте? Ведь невозможно же было изменить течение».

Из описаний Диодора (V, 35—38) и Плиния Старшего (XXXIII, 67—78; XXXIV, 143—145) мы узнаем о сложной технике добывания серебра и золота, о применении в рудниках водоотливных механизмов, о плавильных печах, о многочисленных сортах выплавляемого железа. Витрувий (X, 5) и Плиний (XVIII, 97) оставили описание водяной мельницы, появившейся, вероятно, впервые в Малой Азии при Митридате[473]. В I в. н. э. водяная мельница медленно стала распространяться и на Западе (в Италии).

Даже сельскохозяйственная техника, как правило весьма застойная, обнаруживает с конца Республики известный прогресс. Плиний (XVIII, 172) пишет о колесном плуге, «недавно» изобретенном в Реции. Еще интереснее описание Плинием сельскохозяйственной машины, напоминающей