Профессор Бурлиум был не из тех, кто возвращается с полдороги. Не раз уже случалось, что открытие требовало от него еще небольшого, но важного усилия. Он изготовил новый состав. Намешал в него разных веществ. Уж намешал, так намешал! Он ведь хотел, чтоб коврам его не было сносу.

И вот, наконец, новые ковры устлали все полы Центральной; они легли не только в салонах и в ресторане, но покрыли также ступени лестниц, застелили коридоры и спальни.

Мистер Гурманье настоял на том, чтобы их клали настоящие художники: уж эти не напортачат.

Минула неделя, а ковер точно вчера положили. Пожалуй, он стал даже чуточку толще и мягче.

— Теперь прекрасно, — сказал мистер Гурманье и отправился завтракать.

Но если Гурманье думал, что ковры Бурлиума будут спокойно лежать всем на утеху, то он жестоко ошибся. Через день или два по отелю стало трудно передвигаться. Ковер все пышнел и пышнел.

Дело в том, что в поисках средства, которое продлило бы век его коврам, профессор набрел на блестящую идею. Он добавил удобрения. И ковер пошел в рост, как трава на ухоженной лужайке. К концу недели он был по щиколотку.

— А может, его скосить? — предложил швейцар.

И они скосили его. Вручную. Косилке было уже не пройти.

Но косы оказались бессильны перед творением Бурлиума. Скошенный ковер только принялся расти быстрее.

Через три дня он был уже по колено, и с Западной мызы вызвали жнецов, чтобы те сжали его, как хлеб — серпами.

Через два дня ковер стал по пояс.

Постояльцы жаловались. Мистер Гурманье исчерпал весь запас оправданий. О случившемся узнала «Городская газета», и следующий номер уже пестрел манящими заголовками вроде: «Чудо-лес в стенах отеля».

Снова вызвали профессора Бурлиума, и он кинулся читать книги о расчистке джунглей, надеясь отыскать в них нужное средство. А ковер, тем временем, вырос по плечи, и обитатели гостиницы сбивались с дороги в зарослях.

Полковник Снайпер прибыл в Центральную на своем боевом скакуне и продрался сквозь чащу до главного салона (ковер здесь вырос почти что до потолка), — он рассчитывал подстрелить коврового тигра, однако, по счастью, тигры не обнаружились.

А профессор все ломал голову над тем, как остановить этот безудержный рост. Между тем, один решительный джентльмен простриг себе тропинку маникюрными ножницами — иначе он не мог выйти из спальни. Городская полиция потребовала, чтобы это безобразие немедленно кончилось; но оно не кончалось. И тут вдруг ковер зацвел. И какими цветами! Квадратными, мохнатыми, с тарелку величиной, и от них разило рогожей. Невиданные Цветы высовывали свои головки из окон отеля. Местное Общество садоводов объявило, что цветы не декоративны. А профессор все искал средство осилить ковер, хотя сам был уже почти без сил.

И вдруг эта ужасная проблема разрешилась сама собой. Беда неожиданно миновала. Ковер, доставлявший столько хлопот, внезапно утихомирился. В один распрекрасный понедельник в гостинице опять стало просторно. По комнатам можно было ходить без косарей и компаса… Гигантский ворс полег на пол, точно срезанный огромной косилкой.

Профессор Бурлиум внимательно посмотрел на него в свои пять пар очков и на минуту-другую погрузился в глубокое раздумье.

— Да, конечно! — произнес он наконец. — Подумать только, как просто! Зря мы волновались, сударь мой.

Мистер Гурманье издал какой-то булькающий звук.

— Понимаете, — начал профессор, по привычке подкрепляя свои слова жестом, — я был так занят проблемой прочности, что переусердствовал с удобрениями. И тем самым нарушил соотношение частей в одном из компонентов смеси. Потому-то рост ковра и оказался столь… э… стремительным. Как это я сразу не догадался!

Мистер Гурманье на сей раз не издал ни звука. Он только развел руками.

— Ну так вот, — продолжал профессор, поглядывая на окружающих с видом снисходительного учителя, которому приходится растолковывать милым деткам, сколько будет дважды два. — Ковер истощил свои силы. Ворс тянулся и тянулся, пока не исчерпал жизненную энергию.

Это словечко напомнило мистеру Гурманье, что он тоже говорит на разных непонятных языках, и он затараторил, защебетал. Снова забегали официанты. Из комнат убрали жалкие остатки ковра и выскребли полы, Мистеру Драппризу были на огромную сумму заказаны обычные — нерастущие — ковры, чтобы скрыть под ними полы гостиницы. А профессор Бурлиум заботливо внес в свой блокнот несколько неразборчивых записей, гласящих, что:

понижая снашиваемость ковра за счет усиления факторов роста, надо тщательно соблюдать внутреннее соотношение среди последних;

при этом следует учитывать плотность материала изделия и период его эксплуатации, соответственно возможному числу шагов на заданной площади;

а также — не забывать о каталитических свойствах удобрения, добавленного в состав.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Вот и вся история, которую перевела с английского Р. Померанцева.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рисунки Е. Скрынникова

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

№ 5

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Лестер Дель Рей

Крылья ночи

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Рассказ печатается с сокращениями полностью.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

— Черт подери всех марсиашек! — Тонкие губы Толстяка Уэлша выплюнули эти слова со всей злобой, на какую способен оскорбленный представитель высшей расы. — Взяли такой отличный груз, лучшего иридия ни на одном астероиде не сыщешь, только-только дотянули до Луны — и не угодно ли, опять инжектор барахлит. Ну, попадись мне еще разок этот марсиашка…

— Ага. — Тощий Лейн нашарил позади себя гаечный ключ с изогнутой рукояткой и, кряхтя и сгибаясь в три погибели, снова полез копаться в нутре машинного отделения. — Ага. Знаю. Сделаешь из него котлету. А может, ты сам виноват? Может, марсиане все-таки тоже люди? Лиро Бмакис тебе ясно сказал: чтоб полностью разобраться и проверить инжектор, нужно два дня. А ты что? Заехал ему в морду, облаял его дедов и прадедов и дал ровным счетом восемь часов на всю починку. А теперь хочешь, чтоб он при такой спешке представил тебе все в ажуре… Ладно, хватит, дай-ка лучше отвертку.

К чему бросать слова на ветер? Сто раз он спорил с Уэлшем — и все без толку. Толстяк — отличный космонавт, но начисто лишен воображения, никак не позабудет бредятину, которой пичкает своих граждан Возрожденная Империя: о высоком предназначении человека, о божественном промысле — люди, мол, для того и созданы, чтобы помыкать всеми иными племенами. А впрочем, если бы Толстяк его и понял, так ничего бы не выиграл. Лейн