Она — и тринадцать измотанных, окровавленных солдат. Всё, что осталось.

Стычка с Леоманом началась хорошо — великолепно организованная засада. Она бы и закончилась великолепно.

Если бы не эти проклятые призраки.

И засада перевернулась, упала на спину, беспомощная, как черепаха. Этим немногим ещё повезло, что удалось уйти живыми. Этим последним «Живодёрам».

Файелль отлично понимала, что́ произошло с остальной армией Корболо. Она ощутила смерть Хэнарас. И Камиста Релоя.

И Рараку ещё с ними не закончила. О нет. Совсем не закончила.

Отряд достиг склона, ведущего наверх из оврага.

Она мало о чём сожалела…

Вниз с визгом устремились арбалетные стрелы. Кони и солдаты закричали. На землю падали тела. Её лошадь запнулась, затем повалилась на бок. Чародейка не успела вытащить стопы из стремян, поэтому умирающий скакун всем весом обрушился ей на ногу, так что кость выскочила из бедренного сустава, и боль раскатилась по телу громовыми волнами. Левая рука оказалась неудачно прижатой к боку, когда её собственный немалый вес рухнул на землю, — и кости хрустнули.

А потом Файелль ударилась головой о камень.

Она попыталась собраться. Боль отступила, превратилась в нечто далёкое, глухое. Чародейка слышала слабые крики, мольбы о пощаде, стоны раненых солдат — их добивали.

А затем её накрыла чья-то тень.

— Я тебя искала.

Файелль нахмурилась. Лицо это принадлежало прошлому. Пустыня его состарила, но всё равно оно оставалось лицом ребёнка. Ох, нижние духи. Ребёнка. Синн. Моя прежняя… ученица…

Чародейка увидела, как девочка подняла нож, направила его остриём вниз и приставила к её шее.

Файелль расхохоталась:

— Давай, маленькая мерзавка. Я тебя подожду у Врат Худа… и ждать мне придётся недолго…

Нож рассёк кожу и хрящи.

Файелль умерла.

Поднявшись, Синн обернулась к своим спутникам. Все они собирали выживших коней.

Осталось всего шестнадцать. Тяжёлые времена пришли для Ашокского полка. Жажда и голод. Налётчики. Эта проклятая пустыня.

Некоторое время Синн смотрела на них, затем что-то привлекло её взгляд.

На севере.

Она медленно выпрямилась:

— Шнур.

Сержант обернулся:

— Что… ох, храни нас Беру!

На западе горизонт преобразился. Он окрасился белым и набухал.

— Ускорились все! — заревел Шнур. — Живо!

На плечо ей легла рука. Осколок наклонился поближе:

— Поедешь со мной.

— Эброн!

— Слышу, — откликнулся на рёв Шнура маг. — С усталыми лошадьми сделаю, что смогу, но ничего не гаранти…

— За дело принимайся! Колокол, помоги Хромому в седло залезть! Он опять колено вывихнул!

Синн бросила последний взгляд на труп Файелль. Выходит, она знала. Что будет.

Мне бы танцевать. Окровавленный нож выпал из руки.

А потом её грубо подхватили и усадили в седло позади Осколка.

Конь вскинул голову, задрожал под ними.

— Прими нас Королева, — прошипел Осколок. — Эброн лошадей огнём зарядил!

И огонь нам потребуется…

А потом они услышали звук. Рёв, превосходивший даже полную ярость Стены Вихря.

Рараку восстала.

Чтобы забрать себе разбитый Путь.

Виканские колдуны знали, что́ приближалось. Бежать было невозможно, но старые коралловые острова поднимались высоко — выше всякого другого естественного возвышения по эту сторону гряды — на них и собрались армии.

И принялись ждать того, что должно было их всех уничтожить.

Небо на севере превратилось в одну массивную стену белых, разбухших туч. Прохладный, порывистый ветер трепал пальмы в оазисе.

А потом пришёл звук.

Немолчный, растущий рёв воды, которая падала, катилась, заполняла собой широкую пустыню.

Похоже, Рараку хранила отнюдь не только кости и воспоминания. Не только призраков и мёртвые города. Лостара Йил стояла рядом с адъюнктом, не обращая внимания на злобные взгляды Тина Баральты. И думала… если Жемчуг сейчас стоит на вершине холма, над могилой Ша’ик… достаточно ли высок этот холм?

Думала о том, что увидела за последние месяцы. О картинах, что врезались в душу, ужасных и таинственных, картинах, от которых по-прежнему холодела кровь в жилах, стоило лишь вновь вызвать их в памяти. Распятые драконицы. Убитые боги. Целый Путь огня и Путь пепла и праха.

Она решила, что странно думать о таком, когда целое бурное море родилось неведомо откуда и теперь катилось на них, поглощая всё на своём пути.

И даже более странно — думать о Жемчуге. Она ведь с ним была сурова, даже иногда жестока. Не потому, что за этим стояло сильное чувство, просто было забавно. Хотя нет, это ведь притворство, верно? Чувство за этим стояло.

Вот ведь глупость какая.

Усталый вздох рядом. Лостара нахмурилась, не оборачиваясь.

— Вернулся.

— Как обещал, — прошептал Жемчуг.

О, как же ей хотелось ему врезать за этот тон.

— Дело… сделано?

— Да. Предано глубинам и всё такое прочее. Если Тин Баральта по-прежнему хочет её получить, придётся ему научиться задерживать дыхание. Надолго.

Она обернулась:

— Правда? Море уже такое глубокое?

Но ведь тогда мы…

— Нет. Тут у нас высоко и сухо. С другой стороны, это прозвучало более… поэтично.

— Как же я тебя ненавижу.

Коготь кивнул:

— И у тебя будет ещё полно времени, чтобы этим насладиться.

— Думаешь, мы останемся живы?

— Да. Ноги-то, конечно, промочим, но ведь это были острова даже в прежние времена. Море затопит оазис. Врежется в насыпную дорогу на западе — она ведь была прибрежным трактом давным-давно. И подкатится к нагорью, может, даже достигнет его.

— Это всё прекрасно, — огрызнулась Лостара. — А нам что прикажешь делать? Торчать на острове посреди внутреннего моря?

Жемчуг возмутительно спокойно пожал плечами:

— Хочешь догадку? Мы построим множество плотов, увяжем их вместе, чтобы навести своего рода мост до самого тракта на западе. Здесь-то море будет неглубоким, даже если всё не выйдет так гладко, — но я вполне верю в адъюнкта.

Стена воды, грохоча, ворвалась с дальнего конца в оазис. Пальмы дико закачались, затем повалились.