– Оставим эту тему, – мягко попросил Миляга. – Так ты говорил о замене...

– Ах да, Афанасий!

– Афанасий?

– Он будет нашим человеком в Изорддеррексе и выступит от имени Второго Доминиона. Не смотри на меня такими страшными глазами. Он знает ритуал и выполнит все в точности.

– Так он же чокнутый, как старая крыса, Скопик! Он думал, что я – шпион Хапексамендиоса.

– Ну, конечно, это чепуха...

– Он пытался убить меня своими Мадоннами. У него мозги набекрень!

– У всех свои слабости, Сартори.

– Не называй меня так.

– Афанасий – один из самых святых людей, которых я когда-либо встречал.

– Как он может верить в Мадонну в один момент, а в следующий – провозглашать себя Иисусом Христом?

– Ну, а почему бы ему не верить в свою собственную маму?

– Ты что, серьезно утверждаешь...

– Что Афанасий – воскресший Христос? Нет. Если уж выбирать мессию среди нас, то я отдам свой голос тебе. – Он вздохнул. – Я понимаю, у тебя с Афанасием сложились сложные отношения, но скажи мне, кого еще я мог найти? Не так-то уж много осталось Маэстро, Сартори.

– Я же сказал тебе...

– Да, да, тебе не нравится это имя. Ну, что ж, прости меня, но пока я жив, ты для меня будешь Маэстро Сартори, а если ты хочешь найти на мое место кого-нибудь другого, кто станет называть тебя иначе, то пожалуйста.

– Ты всегда был таким злобным? – спросил Миляга.

– Нет, – ответил Скопик. – На это уходят долгие годы практики.

Миляга в отчаянии покачал головой.

– Афанасий. Это же просто кошмар.

– А почем ты знаешь, что в него действительно не вселился дух Иисуса? – спросил Скопик. – В мире случались и более странные вещи.

– Еще одна подобная фраза, – сказал Миляга, – и я буду таким же чокнутым, как он. Афанасий! Да это же катастрофа!

В ярости он оставил Скопика в его убежище и двинулся сквозь пыль, бормоча по дороге проклятия. Оптимизм, с которым он отправился в это путешествие, заметно поувял. Чтобы не встречаться с Афанасием в таком смятенном состоянии духа, он выбрал себе место на Постном Пути, где можно было спокойно собраться с мыслями. Ситуация была далеко не блестящей. Тик Ро находился в своем Доминионе на положении преступника, и ему по-прежнему угрожал арест. Скопик был весь полон сомнений по поводу пригодности своей позиции в отсутствие Оси. А теперь в Синоде обнаружился человек, безумный, как мартовский заяц.

– Господи ты Боже мой, Пай, – пробормотал Миляга себе под нос. – Как ты мне сейчас нужен!

Ветер скорбно завывал вдоль дороги, дуя в направлении перевалочного пункта между Третьим и Вторым Доминионами, словно приглашая его поскорее перенестись в Изорддеррекс. Но он воспротивился его улещиваниям и провел еще некоторое время на Постном Пути, размышляя об открывающихся перед ним возможностях. Он насчитал их три. Первая – отказаться от Примирения сейчас, пока совокупность тех слабых мест, которые он усмотрел в общей системе, не привела к новой трагедии. Вторая – найти Маэстро, который сможет заменить Афанасия. Третья – довериться выбору Скопика и отправиться в Изорддеррекс, чтобы помириться с ним. Первый вариант не подлежал серьезному рассмотрению: его священный долг – исполнить поручение Отца. Второй вариант не имел практического значения, так как времени оставалось очень мало. Стало быть, оставался третий, невыносимый, но неизбежный. Ему придется принять Афанасия в Синод.

Приняв это решение, он поддался уговорам порывов ветра и вместе с ними мысленно пронесся через Доминионы и, миновав дельту, оказался в Недрах Господа – Изорддеррексе.

2

– Хои-Поллои?

Дочь Греховодника отложила в сторону дубину и опустилась перед Юдит на колени. Слезы лились из ее косых глаз.

– Простите, простите, – повторяла она безостановочно. – Я не знала. Я не знала.

Юдит села. В голове у нее команда звонарей проводила настройку колоколов в среднем по размеру собора, но в остальном она была в порядке.

– Что ты здесь делаешь? – спросила она у Хои-Поллои. – Я думала, ты уехала вместе с отцом.

– Я и уехала, – сказала она, пытаясь подавить слезы. – Но на дамбе я потерялась. Там столько людей переправлялось через дельту... Вот он был рядом со мной, а в следующую секунду исчез. Я простояла там несколько часов, а потом подумала, что он вернется сюда, домой, и вернулась сама...

– Но его здесь не было.

– Да, – всхлипнула она и снова зарыдала. Юдит обняла ее, бормоча свои соболезнования. – Я уверена, что он жив, – сказала Хои-Поллои. – Главное, чтобы он вел себя благоразумно и укрылся в каком-нибудь безопасном месте. Там на улице очень опасно. – Она бросила беспокойный взгляд на крышу подвала. – Если он не вернется через несколько дней, то, может быть, вы возьмете меня с собой в Пятый Доминион, а он приедет следом.

– Поверь мне, там отнюдь не безопаснее, чем здесь.

– Что вообще происходит с миром? – поинтересовалась Хои-Поллои.

– Он меняется, – ответила Юдит. – И мы должны быть готовы к переменам, какими бы странными они нам не показались.

– А я хочу, чтобы все было, как раньше. Папа, его дела, все на своем месте...

– Тюльпаны на столе в столовой.

– Да.

– Боюсь, что всего этого не будет еще очень долго, – сказала Юдит. – Собственно говоря, я даже не уверена, вернется ли это вообще.

Она поднялась на ноги.

– Куда вы идете? – спросила Хои-Поллои. – Вы не можете уйти.

– К сожалению, я должна это сделать. У меня здесь есть дела. Если хочешь пойти со мной, пожалуйста, но тебе придется самой за себя отвечать.

Хои-Поллои громко шмыгнула носом.

– Понимаю, – сказала она.

– Ну, так что же?

– Я не хочу оставаться одна, – ответила она. – Я иду с вами.

* * *

Юдит была готова к картинам всеобщего разрушения, которые ожидали ее за дверью дома Греховодника, но не к тому чувству радостного возбуждения, которое охватило ее при виде их. Хотя где-то неподалеку слышался скорбный плач, и, без сомнения, звук его эхом отзывался во множестве домов по всему городу, в теплом полуденном воздухе было разлито и совсем другое настроение.

– Чему ты улыбаешься? – спросила Хои-Поллои.

Лишь после этого вопроса она поняла, что на губах у нее действительно блуждает улыбка.

– Не знаю, – ответила она. – Просто такое чувство, словно наступил первый день какой-то новой жизни. – Она прекрасно отдавала себе отчет, что этот первый день вполне может оказаться и последним. Возможно, яркое небо над городом как раз об этом и свидетельствовало – последнее улучшение в состоянии больного организма перед окончательным упадком и разрушением.