Диван кожаный. Кресло тоже. Вообще гостиная похожа на картинку из мебельного каталога. Дорогой ковер. Кованые светильники. Деревянные журнальные столики. Мать явно не бедствует.

Она застегивает сережку и несколько раз проводит гребнем по волосам. Волосы у нее густые и черные, только с левого виска спускается на шею витая серебряная прядка. От глаз веером расходятся морщинки, не очень заметные под слоем тонального крема. Возраст она умело прячет.

— Так ты поедешь?

— Ну я же сказал, что помогу тебе.

Когда мать улыбается, у нее на щеках появляются ямочки. Точь-в-точь как и у него самого. Патрик уже давно внимательно изучает маму, ищет сходство. С отцом-то они очень похожи. Во всяком случае, все так говорят. Тот же ястребиный нос, высокий лоб, тонкие запястья и торчащие из них лопатами огромные ладони, квадратные ногти на пальцах. Но и на мать он тоже похож.

Выходя из комнаты, она легонько тычет его гребнем в щеку. Патрик отмахивается:

— Прекрати.

Надо отдать маме должное: она старается всячески угодить сыну, чтобы тот чувствовал себя как дома. И Патрик ценит это: он, со своей стороны, пытается не замыкаться, отвечает на бесконечные вопросы, делает домашние задания за столом в кухне, смотрит вместе с ней глупые сериалы про смазливых докторишек.

Ему самому мелодрамы без надобности. В его жизни и так кипят страсти, лучше бы их было поменьше. Наверное, многие плаксы на его месте заперлись бы в комнате, а потом закатили истерику. Но каждый раз, когда у Патрика внутри натягивается струна и хочется швырнуть тарелку в стену, он вспоминает отца. Отец всегда говорил: нельзя себя жалеть.

Но кое-какие мелочи его все равно раздражают. Например, мать во время разговора вечно жестикулирует, размахивает руками и тычет в него пальцем. А еще она постоянно теряет крышки, буквально от всего: от бутылок с молоком, банок с горчицей и овсяными хлопьями. И выставляет странную температуру на кондиционере. Весь август в доме было двадцать три градуса, а теперь, когда стало действительно холодно, девятнадцать.

— Господи, — ворчит Патрик, — неужели нельзя один раз выставить двадцать один градус и жить так круглый год?

К тому же мама просто сдвинута на аккуратности. Может, например, буквально сдернуть с него рубашку, если увидит, что та мятая. Хватает тарелку прямо из-под носа: не успеешь доесть и поставить ее на стол, как мама сразу споласкивает ее и ставит в посудомойку. Когда они покупали джип, Патрик видел, что мать явно не в восторге от его выбора.

— Ты уверен? Может, лучше возьмем вот эту? — спросила она несколько раз, показывая на другие машины, аккуратные седаны.

Но спорить не стала, поскольку в тот момент сделала бы что угодно, лишь бы его порадовать. Потому и уступила — согласилась на потрепанный «вранглер».

У самой-то у нее белая «тойота». Такая чистенькая, что небо отражается, скользит рекой по гладкой поверхности. Машине уже несколько лет, а в салоне все еще пахнет так, будто она новенькая. Патрик вспоминает отцовский пикап: из сипящих вентиляционных решеток вечно сыплется пыль, на полу гниет картошка фри.

Мать вытаскивает из гаража переноску и ставит ее на заднее сиденье. Внутри трехцветная кошка. Она грызет дверцу и шипит на Патрика.

— Откуда у тебя кошка?

— Их раздавали бесплатно на заправке. Я взяла для одного своего друга.

Они едут через Олд-Маунтин, бывший фабричный городок. Теперь это место облюбовали богатые калифорнийцы, которые хотят состариться в тишине и покое. Мама рассказывала, что они покупают себе здесь дома и приезжают порыбачить, покататься на лыжах, горных велосипедах или верхом.

— Я перебралась сюда пятнадцать лет назад. Тогда население Олд-Маунтина составляло пятнадцать тысяч человек. А теперь знаешь сколько? Двести пятьдесят тысяч.

Это один из самых быстрорастущих городов в стране. Здесь довольно явственно заметна трещина между старым и новым.

Фабрики давно нет. Вместо промзоны — многоквартирные дома, кофейни, дорогие магазины, мощенная кирпичом набережная. Перекрестков почти не осталось — сплошные кольцевые развязки (у Патрика от них голова кружится).

Мать показывает ту часть города, где раньше жили ликаны. Еще до Противостояния, во времена обязательной сегрегации повсюду — в школах, транспорте, ресторанах, туалетах. Теперь эти странные одноэтажные домики стоят по триста тысяч каждый.

Они въезжают на холм. Район здесь точь-в-точь как тот, где живет мать. Дома в псевдодеревенском стиле и зеленые лужайки для гольфа тут попадаются на каждом шагу. Да и названия соответствующие: «Лосиный Холм», «Медвежья Лощина» и тому подобные. И в каждом доме — сложенная из камешков труба и крыльцо со столбами из грубо отесанных сосновых стволов.

Они останавливаются возле дома, украшенного табличкой «ПРОДАЕТСЯ. Агентство недвижимости „XXI век“». Над ними — бездонное бледно-голубое небо. Сентябрьский ветер гоняет по лужайкам листья, и один из них цепляется за ботинок Патрика. Круглый и золотой, словно по всей округе кто-то сорит деньгами.

Мать достает из багажника метлу, ручной пылесос и бумажный пакет со всевозможными моющими средствами. Кошку они оставляют в машине, открыв окна, чтобы та не задохнулась.

Бывшие владельцы выехали из дома неделю назад. Мать пылесосит ковры, заглаживает на покрытии углубления, оставшиеся от ножек стульев и столов, вытирает с внутренней стороны двери отпечатки пальцев, расставляет везде ароматизированные свечи (их надо зажечь перед тем, как придут потенциальные покупатели), собирает в саду букет и ставит его в небольшую вазу на кухонной стойке. Патрик выдирает траву, пробивающуюся между каменными плитами на подъездной дорожке, подметает пол в коридоре, облицованных кафелем ванных и заляпанном бензином гараже, распахивает окно и вылезает на крышу — прочистить забившиеся сосновыми иголками водостоки.

На это уходит час.

— И что, так в каждом доме? — интересуется мальчик.

— Ну да, практически в каждом, — отвечает мать.

— И что — действительно помогает? Неужели свечки в ванной способны на что-то повлиять?

— Еще как. Ведь внешний вид очень важен. — Она защелкивает ремень, поправляет зеркало и чуть приглаживает волосы. — Так уж устроен мир.

Чейз отказался от полицейского эскорта. Отказался сразу же, как стал губернатором. Это весьма накладно для налогоплательщиков, в прошлом году в Калифорнии потратили на подобные штучки тридцать восемь миллионов долларов. К тому же он и сам прекрасно может себя защитить. Однако начиная с прошлого месяца Уильямсу пришлось активно участвовать во всевозможных ток-шоу и публичных выступлениях, и Август вынудил его пойти на компромисс: нанял частных охранников из компании «Лейзер» (в основном там работают бывшие военные — подтянутые, крепкие, с накачанными шеями). Чейз звал их няньками и пользовался их услугами лишь во время выступлений. Буйвол пытался его переубедить — говорил, что самое худшее может случиться в самый неожиданный момент.