— Дио порко![22] — вырвалась яростная хула.

Виктор стоял столбом, не разумея происходящего.

— Беги! — крикнул я, и кировоградец сорвался с места. Нелепо отмахивая сумкой, почесал прочь.

Чернявый, злобно подвывая, барахтался в кустах. Ему на помощь ринулся тот самый чужак — кряжистый темнолицый человек с розовым шрамом на щеке. Он замер на какое-то мгновенье, с ужасом и недоверием глядя на меня, и моя голова отозвалась вспышкой тепла.

— Что тебе надо, джедай хренов? — крикнул я, срываясь в фальцет.

Темнолицый покачал головой, отступая назад, а чернявый, шипя и ругаясь, почему-то на итальянском, привстал, выхватывая из кобуры на спине серебристый револьвер. Я ушел перекатом с линии огня. Прогремел выстрел…

И тут стало очень людно.

Набежали двое парней-крепышей в черном — джинсы, водолазки, куртки — всё на них было угольного цвета. Оба — белокурые бестии, только у одного волосы до плеч, а другой стрижен под полубокс. Блондины вскинули «Макаровы», и крикнули дуэтом:

— Хальт! Стоять!

Чернявый моментально выстрелил, задевая волосатого, и скрылся в чаще — треск стеблей и ругань озвучили его отступление. Темнолицый метнулся следом. Два выстрела из «Магнума» прошили копну ветвей, сбривая узкие листочки. Одна пуля шаркнула по стволу дерева — разлетом ушла щепа, а вторая вонзилась стриженому в правый бок. Блондина отбросило к старой иве, и он со стоном сполз по стволу на землю, слабо взмахивая рукой товарищу — действуй, мол, я вне игры.

Волосатик, сильно хромая, скрылся в роще. Сухо треснул ПМ. На него рявкнул, огрызаясь, «Магнум».

Стриженый заскулил от боли, рукой зажимая страшную рану — темная кровь сочилась между скрюченных пальцев. По его лицу струйками бежал пот, а в голубых глазах копилась тоска.

— Помо-ги… — промычал он. — Ми-ха…

Холодея и кляня все на свете, я приблизился к нему.

— Пистолет брось, — в моем голосе звучала мрачность. Горловина сползла, открывая нос.

Раненый с недоумением глянул на «Макаров», сжатый в руке, и разжал пальцы.

— Ми-ха… — захрипел он. — Ты же Ми-ха… Ты мо-жешь… О-чень не хочу… Уми-рать…

Я опустился на колени и склонился над ним.

— Убери руку, — буркнул, нахмурясь.

Задрав окровавленную водолазку, я наложил ладонь на рваное отверстие, черное от сгустков крови. Стриженный содрогнулся, и мне пришлось выдать сильный посыл, чтобы унять его боль.

Злость, страх, ожесточение клокотали во мне, раздражая адским коктейлем и взводя нервы. Кого я сейчас спасаю — друга или врага? А что мне делать, если — вот он, человек, и смерть уже овладевает им?!

— Не больно… — булькнул мой нечаянный пациент, шевельнув запекшимися губами.

— Откуда ты знаешь, кто я?

Живая плоть затрепетала под моими ладонями.

— Эти двое охотились на тебя… — смертельно раненый человек задышал часто и жарко, иногда прерываясь на стон. — Мы ду-мали, Ми-ха тот… как это… обволошенный, с сумкой…

Стриженный говорил с трудом, запинаясь на каждом слоге. Его зовут Дитрих Цимссен. Дитрих Цимссен, офицер госбезопасности из Штази. Он с товарищем, Гансом Мюллером, получил задание от самого Маркуса Вольфа — уберечь «Миху» от ликвидаторов из «Опус Деи». А «заказал» меня Кароль Войтыла, польский кардинал…

Я одурело мотал головой. Информация навалилась такая, что сознание стало тупить. Да еще усталость подкатила — прорву энергии слил посланцу Маркуса Вольфа. Похоже, не только сверхскорость забуксовала — усыхало все мое целительство!

«Усушка и утруска…» — подумал я, испытывая одновременно отчаяние и облегчение. Еще одна «особая примета» долой…

«Да как же без нее?! А если и в этой жизни отца рак прихватит? Или с мамой что-нибудь случится? Да мало ли с кем! Ты и сам внезапно смертен!»

С осторожностью отлепив ладони, я бездумно сполоснул их в озерце, прислушиваясь к себе. Темнолицый был далеко — эхо его силы едва теплилось в висках.

«Не до конца отсохло…»

— Возь-ми… — вдруг закряхтел немец, пошевеливаясь и морщась. — В кармане слева… Пакет… Если станет худо, скроешься… у нас… Там от геноссе Вольфа… Только запоминай быстрее, а то… чернила на воздухе исчезнут…

Я расстегнул «молнию» на черной куртке Дитриха, и достал маленький мятый конвертик. С трудом надорвав жесткую бумагу, вытащил карточку из белого картона. Четкий почерк читался легко. Берлинский адрес и телефон. Пароль: «Вы не подскажете, здесь проживает товарищ Штиглиц?» Отзыв: «Извините, товарищ Штиглиц переехал в Карл-Маркс-Штадт».

Короткая запись внезапно побледнела — и пропала. Но ее «копия» осталась в моей памяти навсегда.

— Спасибо, — хмыкнул невесело. — Рана затянулась, но тебе нужен покой.

— И еще, — хрипнул Дитрих. — Если что-то пойдет не так, звони в наше посольство — помогут…

Издалека донесся вой сирен. Можно спорить на что угодно — это Виктор постарался, подмогу вызвал!

— Scheiße! — застонал в чаще раненый Мюллер. Ну, хоть живой…

— Уходи, Миха! — выдохнул Дитрих. — Мы… как это… выкрутимся!

Приложив палец к губам, я отступил за дерево — и запетлял в обход озера. Уже с другого берега разглядел желтый милицейский «уазик» и бело-красный «рафик» скорой помощи.

«Уже и Штази нарисовалось… — прокралась мысль. — Целой толпой ходят за мной. Как там отец говаривал? „Аллес капут!“ Во-во… Какой же я популярный, мать-перемать…»

С сомнением скомкав в кармане пустой конверт, я пожал плечами и заспешил прочь.

Вторник 21 октября 1975 года, день

Первомайск, улица Дзержинского

По подъезду гуляли сквозняки, гоняя зябкую сырость, и не горела лампочка на площадке, зато за родимым порогом накатило упоительное тепло. На кухне мирно бряцала посуда, радио балаболило о достойной встрече годовщины, а мама с Настей — о своем, девичьем. И запахи обволакивали самые домашние — сдобные и сытные.

Тихонечко раздевшись, я нацепил войлочные тапки, но незаметно подкрасться не удалось.

— Мишенька, это ты? — послышался мамин голос.

— Я!

— Йа, йа! — передразнила меня сестричка. — Дас ист Михель!

«Чучелко!»

Я остановился в дверях кухни, и Лидия Васильевна с Анастасией Петровной обернулись ко мне — высокие, стройные, яркие, в кокетливых передничках.

— Какая же у меня родня красивая! — засмотрелся я, и родня расцвела улыбками.

— Кушать будешь? — ласково спросила мама.