– Если на вечер будут макароны, ты как? – донеслось вновь из коридора.

И тут еще более страшная мысль пронзила мое сознание: раз там было два презерватива, может быть, было и двое мужчин? Неужели?.. «Но нет, – успокаивала себя я, – это уж слишком». Я полезла в чемодан за тапочками и, стараясь при этом, чтобы голос мой звучал бодро и весело, ответила:

– Обожаю макароны! Может, мне сходить в магазин? Я и белье постельное привезла на вся кий случай. Да, еще возвращаю тебе твой диск с пилатес. Знаешь, это все же не мое! А известно ли тебе, что у твоих племянников в детском саду ввели йогу? Невероятно, правда?..

Стуча по паркету высокими каблуками, она вернулась в гостиную, чтобы извлечь какой-то листок из лежавшей на письменном столе папки «Клерфонтэн» в голубую клеточку. Стол был старинный, из орехового дерева и принадлежал когда-то ее отцу. От запаха духов – мандарин с лавандой – у меня защекотало в носу. Ребекка вручила мне ключ со словами: – Если проголодаешься, в морозилке есть круассаны, а в холодильнике – ветчина с перцем.

– Если только потом, попозже…

– Черт, где же там такси застряло?..

Пока я смотрела, как она мечется у окна гостиной, мне хотелось воскликнуть: «Детонька, да этот мужик уже занят, зря ты с ним связалась!..» Конечно же, – ради этого я, собственно, и приехала, – моя дочь заслуживала заботливого и любящего человека. Как минимум, он бы починил ее прогнивший балкона и смазал бы ручку двери. Разве это уж так невыполнимо?

Когда почти два года назад Ребекка рассталась с Симоном, я ни секунды о том не пожалела. За первый месяц романа с этим 42-летним киноплейбоем моя доченька похудела на шесть килограммов: мне-то сразу стало ясно, что счастья с ним не жди. В этом я убедилась в день ее тридцатилетия. Для работы над очередным киносценарием Симон снял на лето загородный дом в Сент-Адель[8] и Ребекка ездила к нему на субботу-воскресенье, а потому она и предложила отпраздновать там свой день рождения. Воскресное августовское утро выдалось на славу, и все мы: Пьер и я в нашей «джетте», Валери и Марк с детьми в их мини-фургоне – радостно покатили по шоссе в Лаурентийские горы. Приехав на место, мы обнаружили Ребекку одиноко сидящей в шезлонге на террасе с видом на озеро. Пейзаж был восхитительным, журчала водичка, гигантские ели шелестели под порывами легкого ветерка, а по небу плыли легкие облачка. Но моя дочь, нахлобучив на голову какую-то старую соломенную шляпу, одетая в задрипанную майку, оставалась неподвижной. В стакане воды, стоявшем рядом, плавала куча окурков. Мы подошли к ней поближе и тут же почувствовали себя непрошеными гостями со своими сумками продуктов и аляповатой бумагой, в которую были упакованы подарки. Ребекка тупо взглянула на нас, а затем разразилась слезами. «Да что с тобой, мать-перемать?» – вырвалось наконец у Марка, и в кои-то веки прямота моего зятя-полицейского не оскорбила моего слуха. Ребекка вытерла слезы растянутым рукавом своей майки и промолвила: «Мы поссорились». И вот так моя дочь отпраздновала свое тридцатилетие: с опухшими глазами, скрытыми под темными очками, вся бледная, она не прикоснулась к еде. «Просто как зомби», – сказал Пьер, когда мы вернулись к обсуждению этой темы несколькими днями спустя. Только Моргану и Матиссу удалось на какой-то миг вызвать у нее слабую улыбку, когда они вручили ей огромную карту из красного картона, украшенную наклеенными на него волшебницами и машинками. Когда кто-нибудь из нас решался зайти в дом, на кухню или в ванную, возвращение сопровождалось тяжелыми взглядами, в которых читалось: «Вы его видели? Он там? Он выйдет?» После обеда Валери спросила у Ребекки, не хочет ли она, чтобы мы уехали, но та резко замотала головой: «Нет, нет, останьтесь! У меня, кроме вас, – никого». Чуть позже она пояснила: «Симон говорит, что я чокнутая». За столом все нахмурили брови, некоторые даже подавились от вздохов и восклицаний. «Меня жизнь научила, что не стоит всерьез относиться к подобным словам», – заявила в итоге Валери, стирая с щек детишек засохший кетчуп. Моя старшая дочь в университете изучала психологию, и потому мы все примолкли в ожидании продолжения. Намочив кухонную рукавицу в стакане воды, Валери продолжала: «Когда нас обвиняют в чем-то, это не более чем проекция. Это воплощение старой истины: «Тот кто обзывается, сам так называется». На самом деле, это у него самого с головой не все в порядке». Мы с ней были полностью согласны. В конце-то концов, подумалось мне, с какой стати этот Симон заставляет страдать мою дочь в день ее рождения, да еще на глазах у всей семьи? Почему этот хам не выйдет из своего укрытия хотя бы для того, чтобы разрядить обстановку, от которой и так всем не по себе? И только к вечеру, когда я помогала Матиссу отловить бабочек на каменистой аллее, которая огибала загородный дом, я услышала Симона сквозь подвальное окошко. Там, в подвале, как говорила мне Ребекка, он, спасаясь от жары, оборудовал к тому же себе кабинет. «Ха-ха-ха. Напророчила мне овечка». Разобрать то, что он себе бормотал под нос, было невозможно. Скорее всего, он «пробовал» вслух реплики своего сценария. Мне захотелось подойти к его окошку и проорать: «Свинья ты самая настоящая! Фигляр несчастный! Моя-то дочь – нормальная, и был бы здесь Жан-Клод, тебе бы такое с рук не сошло!» Но что бы подумал мой внучок Матисс, который и так был расстроен тем, что его бабуле вместо красивых бабочек удалось накрыть сачком лишь каких-то кузнечиков? Не говоря о Пьере, которому явно было бы неприятно мое упоминание Жан-Клода: он-то, кстати, с присущим ему нахальством, нашел бы иной выход из положения. Ну, а что касается Пьера, то его единственная инициатива за весь день проявилась в том, что он зажег жаровню. Впрочем, какое все это имело значение? В скором времени Ребекка выехала из утремонского особняка Симона и вернулась в свою квартирку на ул. Ментана, которую она до этого пересдавала одной парижской студентке, приехавшей учиться по классу виолончели в университет Макгилл. И я подумала: ничего! Свято место пусто не бывает! Я-то, после автокатастрофы Жан-Клода, нашла же себе пару, а она что – хуже? Вот такие мысли проносились у меня в голове.

На улице просигналили, и Ребекка на прощанье чмокнула меня в щеку.

– Вот и мое такси!

– До вечера, заинька!

Дверь за ней захлопнулась. Я пошла на кухню. И, обнаружив под мойкой мусорное ведро, бросила туда комок волос, которые с утра держала у себя в сумке.

* * *

Посреди просторного помещения со светлым деревянным полом, на застекленных стеллажах, где были выставлены украшения в африканском стиле, выступала девушка лет двадцати:

– Вам известен этот художник?

Она говорила с английским акцентом и смотрела на меня чуть свысока. В какой-то момент я пожалела о том, что пошла пешком в эту галерею в Старом Монреале. Одевшись ради удобства в спортивную форму и кроссовки, я выглядела по-туристически. С недавних пор пешие прогулки стали моим любимым занятием. Каждое воскресенье, в составе небольшой группы, я совершала прогулку по тропинкам горы Сен-Илер. Среди нас были энтузиасты, собиравшиеся совершить паломничество в Сен-Жак-де-Компостель. При этом они всячески показывали, что чужды религии. Мне это казалось странным: если это действительно правда, почему тогда не совершить восхождение на гору Трамблан или в Адирондак? Но, в конце концов, это было не мое дело, а сама я решила, что не буду робеть под величественным взглядом той барышни. Я уставилась на ее серебристую тунику из шелка, которая была надета поверх ее черных леггинсов. Пусть думает, что мне не нравится его одеяние!