В безлюдном переулке порывом ветра снесло крышку от мусоросборника.

– На, – протягивает мне Луи большую чашку кофе.

Я говорю ему «спасибо», но он уже вновь погружен в изучение раздела «Мой дом». Я скольжу в своих носках по бежевому кафельному полу и опускаю палец в кофе. Он горячий. Я слизываю с указательного пальца пузырик из молочной пены, усаживаюсь поудобнее, и в памяти встает моя самая первая встреча с Луи. До чего же это было давно и как все это было странно! Моя мама задумала отпраздновать уход на пенсию отца, и я приехала к ним среди полудня, чтобы помочь приготовить еду, выбрать музыку и расставить мебель в гостиной таким образом, чтобы гостям было не тесно. Я пыталась придвинуть к стене массивный трехместный диван, как в этот момент на пороге появился Луи. На нем тогда были защитного цвета штаны, вылинявшая розовая майка «Вюарнет», на голове – кепка «Сико». «Тебе помочь?» – сразу спросил он и, не дав мне очухаться, одним махом переставил диван к окну. Я слегка разволновалась и стала затирать кончиком тапочка один из четырех кружков на ковре, образовавшихся от ножек дивана. Это был темно-зеленый ковер, который мои родители привезли из поездки по Египту. «Это ты ремонтируешь кухню в квартире на втором этаже?» – спросила его я. «Я. Я пришел узнать, можно ли на несколько минут перекрыть воду». Вкрадчивым голосом, который возникал у нее лишь в особо ответственные моменты, мама мне уже до этого замолвила словечко: «У меня тут новый рабочий. Очень приятный парень и работает хорошо. Это сын Нормана, того самого Нормана Дюпюи, который преподавал в колледже вместе с папой». Поняв, что след с египетского ковра уже не стереть, я лишь пожала плечами: «Мне кажется, это уже въелось. Меня зовут Карина». Он протянул мне руку «Луи. Очень приятно». В этот момент в гостиной появилась моя мама, в руках у нее был диск с популярными песнями Шарля Азнавура. «Надо бы поставить «Богему», – сказала она. – А еще, Кариночка, мне очень понравился твой мусс из лосося, у него такой необычный вкус». Мне стало приятно от ее слов. «Это благодаря хрену, мамочка». Рискуя предстать дурой, я все же была рада, что Луи оказался в курсе моих кулинарных талантов. Мама поправила цветы в вазе, стоявшей на пианино. «Пожалуйста, Луи, можешь отключить воду минут на двадцать».

Потом она стала уговаривать Луи принять участие в нашем празднике, напомнив при этом, что среди гостей будет и его отец. Луи вернулся к семи часам с бутылками «бордо» и ледяного сидра, он был одет в черные джинсы и белую рубашку со стоячим воротничком нараспашку, и все это возымело должный эффект. Все гости, даже те, которым было за шестьдесят, сразу решили, что им самое время ремонтировать кухню. В уголке гостиной мы с Луи говорили о кино, путешествиях и музыкальных группах. «Проводить тебя?» – предложил он мне, когда стрелки часов перевалили за полночь. «Давай».

«Но как же давно это было!» – думала я. Я отвинчиваю крышку от баночки клубничного варенья и запускаю в нее ножик, чтобы намазать содержимое на круассан. Я откусываю, но аппетита нет как нет. Луи теперь читает первый раздел газеты «Ла Пресс». И так это и будет продолжаться? Я наблюдаю за ним, крошу круассан на салфетку. Когда я убираю варенье в холодильник, я замечаю все тот же микропакет молока и меня охватывает уныние. Я спрашиваю:

– Почему тебе бы не покупать молоко литрами вместо этих лилипутских упаковок?

– Что? – не поднимая головы отвечает Луи. – Но я-то вообще не пью молока.

Мои пальцы испачканы жирным круассаном. Я споласкиваю руки теплой водой над раковиной, затем вытираю их кухонным полотенцем.

– Да нет. Это ты просто таким образом самоутверждаешься. Ты отказываешься оставить свое имя в моей медицинской карточке, ты хочешь, чтобы в будние дни следа моего не было в твоем холодильнике. Но это же оскорбительно!

В этот момент Луи морщится так, как будто ему дали понюхать гнилой фрукт. Он встает, толкает перед собой стул, хватает пустую чашку и поднимает ее до уровня моей головы. Я говорю:

– Мне хотелось бы узнать о твоих планах и что у нас впереди.

– У меня сегодня выходной. Слушай, не начинай, а?

Он наливает себе кофе. Я стою около холодильника. Я смотрю на него, он же уставился на коричневую струйку, вытекающую в чашку, и от всего этого мне не по себе. Мы чужие друг другу люди, и каждый как будто под мутным колпаком.

– И все же скажи. А иначе меня многое не устраивает в наших отношениях.

Он смотрит на меня недоуменно. Затем выключает кофеварку-эспрессо, садится на место с недовольным видом. Я думаю: «Карина, если после твоих слов он опять погрузится в свою газету, ты встанешь и уйдешь». Когда Луи открывает раздел «Искусство и театр», я выбегаю в спальню. Я выдергиваю из-под одеяла смятые трусики и лифчик, подобранные под цвет постельного белья, выхватываю из кучи нестираной одежды, устилающей пол, свой свитер и джинсы. Я думаю: как тридцатишестилетний мужчина, зарабатывающий на жизнь тем, что расхваливает разборные кухонные и разноразмерные ящики, оборудованные сепараторами, может не знать о таком изобретении, как плетеная корзина, в которую сбрасывают перед сном грязное белье? А потом понимаю: это очередной обман с его стороны, очередной! Вот и все.

Я в спешке одеваюсь и перед зеркалом закалываю волосы. Тут в двери появляется Луи:

– Карин, ты что?

Я стягиваю волосы резинкой.

– А ты вспомни лучше историю с зубным. У нас с тобой разные пути. Довольно, с меня хватит.

Он подходит ближе и садится на край постели. Натянутая на матрац простыня сползает: он старательно поправляет ее.

– Просто я терпеть не могу, когда меня хотят захомутать, вот и все.

Я запихиваю ночную рубашку и косметичку в свою сумку-мешок. В ней лежит чистая одежда, та, в которую я бы переоделась, будь все хорошо, чему, впрочем, как я понимаю, не суждено было случиться.

– Я тебя хочу захомутать? Но вот теперь радуйся, я ухожу.

– Так это конец?

Я не в состоянии ответить на этот вопрос. Чтобы дать ему шанс спасти положение, я начинаю делать вид, что роюсь в сумке в поисках неведомого предмета. Луи нужны объяснения? Но он молчит.

– Не выношу неопределенности, – говорю ему я.

Он кивает головой.

– Понимаю.

Я думаю: «Ну, это предел всему!»

Я подхожу к нему, чтобы забрать с прикроватной тумбочки свой блеск для губ. Он хватает меня за руку:

– Жаль, что я тебе не подхожу. Ну ты хоть поцелуй меня на прощание!

Я сжимаю губы, чтобы не расплакаться. Я втягиваю щеки. Мне совсем не хочется уходить. Почему мы не пошли сегодня позавтракать в кафе? Сидели бы мы в общественном месте – не произошло бы нашего кораблекрушения. Я беру себя в руки, хотя вопросы по-прежнему будоражат сознание. Я впадаю в панику. И жму его руку.

– Поцеловать?.. А ты хочешь, чтобы я осталась?

– Это тебе решать. Но если ты меня бросаешь, то хотя бы поцелуй меня в последний раз.