трудной? Гагарка совершено прав, что рассмеялся; он, Шелк, ничем не лучше ребенка, отправившегося с деревянным мечом покорять виток — что-то в этом духе он сам сделал не так много лет назад.

Тем не менее Гагарке легко оставаться спокойным и насмехаться над его страхами. Гагарка, который, без сомнения, ограбил множество деревенских вилл, не собирается грабить эту или даже помогать сделать это. Но, напомнил себе Шелк, положение Гагарки ни в коей мере не неуязвимое.

— Я никогда не нарушу свою торжественную клятву, клянусь всеми богами, — вслух сказал Шелк. — Кроме того, если Кровь узнает о тебе и прикажет убить тебя — хотя по мне он не выглядит человеком, который сам убивает людей, — никто не поможет мне убежать от него.

Гагарка прочистил горло и сплюнул, неестественно громкий звук в душной тишине леса.

— Я не собираюсь делать для тебя ни хрена, патера. Можешь забыть об этом. Ты работаешь на богов, верно? Пускай они тебя и вытаскивают.

— Да, ты вытащишь, Гагарка, — едва слышно прошептал опечаленный этим известием Шелк.

— Чихал я на это!

— Потому что ты не можешь быть уверен, что я, в конце концов, не расскажу Крови о тебе. Я этого не сделаю, но ты не доверяешь мне. Или, по меньшей мере, не слишком доверяешь.

Гагарка фыркнул.

— И так как ты лучше, чем хочешь казаться, знание, что мне — возможно, не именно мне, но авгуру, который стал в некотором роде товарищем, хотя бы на одну ночь — нужна твоя помощь, поглотит тебя, даже если ты станешь отрицать это сто раз. Таким образом, ты поможешь мне, Гагарка, если сможешь, и, возможно, быстро. Я знаю, что ты спасешь меня. И поскольку ты это сделаешь, для меня будет намного лучше, если Кровь не узнает об этом.

— Могет быть, я и пойду с тобой, пока, но это все. А могет быть, отправлюсь в Палустрию года на два-три, пока Кровь не забудет обо мне или не умрет. Люди совсем не такие, как ты думаешь, патера. Могет быть, ты долго учился, но есть много того, чего ты не знаешь.

Что, безусловно, было правдой, признался себе Шелк. По каким-то непостижимым причинам боги засунули био в виток, о котором они ничего не знают; и если бы они стали ждать, пока поумнеют настолько, что смогут действовать, не допуская ошибок, им пришлось бы ждать вечно. Внезапно Шелку мучительно захотелось действительно ждать вечно, как и делали некоторые.

И тем не менее он был уверен, что прав, а Гагарка плохо думает о самом себе. Временами Гагарка возвращался в мантейон, чтобы поговорить с маленькой майтерой Мята; сегодня вечером он убил человека — очень серьезное дело, даже для преступника, потому что у этого Выдры есть друзья, — и он убил его только потому, что тот хотел убить великана по имени Мурсак. Гагарка мог быть вором и даже убийцей, но на самом деле у него нет ни таланта к убийству, ни внутренней склонности ко злу. Возможно, даже у Крови нет такой склонности. Он, Шелк, видел кое-кого в стекле Крови и пообещал себе, что с этого мгновения никогда больше не примет нечестность или безрассудство за склонность ко злу.

— Но я знаю тебя, Гагарка, — тихо сказал он и поерзал в напрасной надежде устроиться более удобно в жестком седле. — Быть может, как ты и сказал, я слишком доверяю людям, но относительно тебя я прав. Ты поможешь мне, когда поймешь, что мне это требуется.

Гагарка, еле видимый в темноте, быстро и нетерпеливо махнул рукой:

— А теперь помолчи, патера. Мы совсем близко.

Если они и были на тропинке, то теперь точно сошли с нее. Ослы, почти ничего не видя, стали подниматься по склону холма, петляя между камнями; время от времени их омывал загадочный небосвет. На вершине Гагарка слез и стреножил своего осла; Шелк последовал его примеру.

Здесь дул самый слабый из возможных бризов, незаметный, как вор, унося с собой смешанные запахи звездчатого дуба и шелковицы, травы и почти высохшего папоротника, пробегавшей лисицы и самой сущности ночи. Ослы подняли длинные морды, чтобы ухватить его, и Шелк обмахнулся широкой соломенной шляпой.

— Видишь огоньки, патера? — Гагарка указал на слабое золотое сияние за верхушками деревьев. — Это поместье Крови. Мы обогнули его кругом, сечешь? Вот для чего мы сошли с главной дороги. С другой стороны находятся большие ворота из стальных прутьев и травяная дорожка для поплавков, которая идет к главному входу. Видишь извилистую черную линию между нами и домом?

Шелк прищурился и посмотрел, но ничего не увидел.

— Это каменная стена. Она такая же высокая, как и это маленькое дерево вон там внизу. По ее верху идут большие шипы, но, я бы сказал, это больше для виду. Если ты забросишь на один из них веревку, тогда, может быть, сумеешь вскарабкаться на стену — хотя я не знаю никого, кто попытался бы такое сделать. Но у Крови много охранников, сечешь? Я точно знаю о гвардейцах и большом талосе. И ничего не знаю об остальных. Ты когда-нибудь делал что-нибудь похожее, патера?

Шелк кивнул.

— Я так не думаю. Ладно, что должно произойти, то и будет. Ты собираешься попробовать перебраться через стену, при помощи веревки или не знаю чего, только у тебя не получится. И после тенеподъема ты отправишься обратно в город, чувствуя себя хуже, чем дерьмо на улице, и будешь думать, что я посмеюсь над тобой до колик в желудке. Только я не буду. Я собираюсь пожертвовать, потому что ты вернешься живой, усек? Черный баран для Тартара, сечешь? Хороший большой баран в твоем мантейоне, послезавтра, даю тебе слово.

Гагарка остановился, чтобы набрать воздух.

— И как только жертвоприношение закончится, я заставлю тебя поклясться, что ты никогда не попытаешься опять сделать эту глупость. Ты думаешь, будто можешь заставить Кровь поклясться, что он отдаст обратно твой мантейон, но ты не сможешь. И ты думаешь, что если он поклянется, то сдержит слово, но он и не подумает, и плевать он хотел на любого бога в Главном Компьютере. Но я могу заставить поклясться тебя, патера, и я заставлю — посмотришь, смогу ли я. И я знаю, что ты сдержишь слово. Ты из тех, кто это делает.

— Спасибо тебе, Гагарка, за добрые слова, — благодарно сказал Шелк. — Я их не заслужил.

— Если бы я действительно был хорошим, я бы не нанял этих ослов, патера. Я бы пошел с тобой пешком и дал бы тебе