Мне не очень верилось, что это можно пить. Они же, выдохнув, тяпнули настойки, одинаково поморщились и начали сосредоточенно жевать недоеденный с ночи хлеб. Вода им не потребовалась. Вася, с ещё перекошенной от принятой жидкости мордой, сквозь непрожёванный кусок предложил:

– Ну, чё ты, ебани!

Я тоже выдохнул, как они. Закатил глаза в потолок и отправил в себя тёмную настойку – изобретение великого Галена. Тут же глотнул воды и стал ждать. Васята сидел на корточках, пыхтя папиросой, Галя – рядом с ним на табурете. Хоть бы посмотрела в мою сторону! Но её взгляд был направлен на два пузырька, стоящие ферзями на клетчатой клеёнке. Васька поднялся и выбросил в форточку окурок.

– Чё, Петь, заебись?

– Ага, легче стало…

Мне и вправду было хорошо. Какая-то расслабуха шла от живота по всему телу.

Потом, через восемь лет, нарколог в рязанском дурдоме доходчиво объяснил моё состояние. Алкоголизм, поучал он, начинается с момента, когда ты в первый раз опохмелился с удовольствием. Вот так, в один день, мне удалось и бабу познать, и стать алкоголиком.

Я сидел размякший, наблюдая, как довольная парочка допила настойку, как Васята подошёл сзади к Гале и, запустив руку под халат, мнет её грудь…

Не простившись, вышел из квартиры на улицу. Хорошо всё-таки у нас в Быково! Воздух чистый и свежий…

Я вдохнул полной грудью, но, наверное, слишком сильно. Часть воздуха попала в пустой желудок, вызвав отрыжку. Я невольно уловил в себе травяной запах лугов и полей…

* * *

Я знал, что из родни ко мне никто не придёт. А так народ навещает. Аптечные работники в первую очередь, потом медсёстры некоторые, и даже уборщики-негры. У них, порой, голова заболит, заскочат ко мне в аптеку, таблетку попросят. Я им помогаю. Вот они и навестили. Но всё равно на душе веселее, да и время быстрей бежит. Правда, пожрать никто не прихватил, одни пожелания только о моём выздоровлении. Хотя вру, баба одна чай мне принесла с молоком, как в Америке пьют. Я такой до этого не пробовал, но очень вкусным он мне показался. Не знаю почему. Через два месяца в том же месте купил этот чай – пить невозможно!

Да, к чему это я? Вот жили мы с Мариной худо-бедно двадцать лет, тащился я от неё, как от того чая в больнице, и вдруг – раз!

И всё…

Когда это у Марины началось? Наверное, в середине 2001 года. Она отдалялась от меня медленно, но всё заметнее. Мы начали часто ругаться из-за ерунды, на которую раньше и внимания не обратили бы. Я хоть и не возвожу еду в культ, но всегда любил её стряпню, да и готовила она вкусно, – а тут пришло время отвратительной жрачки. Сама она села на безуглеводную диету и питалась отдельно. Блюда же, подаваемые мне, были практически несъедобны.

Потом ГЧмже подбрила лобок, чего никогда не делала раньше. Стала часто покупать новую одежду, объясняя, что похудела и старые кофточки, брюки и бельё ей теперь велики.

Раньше мы могли разговаривать часами. Теперь же она всё чаще закрывалась в спальне и гоняла диски Любови Успенской, как будто меня в доме не было. Говорить друг с другом мы почти перестали.

Сейчас-то я врубился, как такие дела происходят, а тогда просто чувствовал: что-то не то с ней, но об измене и мысли не возникало. Её слова, что по жизни она невезучая, а я – её «счастливый лотерейный билет» давно усыпили мою бдительность. Да и кого она могла тут найти? На кухне в «Марриотте» трудились в основном неграмотные латиноамериканцы и негры, которых она называла не иначе как «головешки»…

Ссорились мы всё чаще и интенсивнее. Мне казалось, что жена просто устала, ведь работа у неё тяжелая, и повёз её на отдых в Монреаль и Квебек, потом, через месяц, в Лас-Вегас, а через три – в Россию. Будучи в Москве, купил ей с подружкой путёвки в Турцию – пусть, думаю, вволю там натрахается, может, за все эти годы я ей сильно наскучил… а после мы опять будем жить по-старому.

Однако в Москву ГЧмже прилетела ещё более отстраненной. На другой день сильно заболела, я за ней ухаживал. Мечтал, что она, как поправится, станет прежней Маринкой, но моим думам не суждено было сбыться.

Мы вернулись в Нью-Йорк, но всё осталось по-прежнему. На ночь она говорила мне всякие гадости, нарочно старалась обидеть, чтобы я не приставал к ней. А если я всё же настаивал на своём, то секс получался тусклым и скучным, после него я чувствовал себя ещё хуже. Может, она втюрилась в кого-то на курорте и не может забыть этого человека?

В конце концов я ушёл на квартиру, которую купили Пашке. Пасынок там не жил. Не в силах развязаться с кокаином, он поселился у нас в столовой.

Ещё в начале совместной жизни бывали моменты, когда Марина, гадко напиваясь, сильно наезжала на меня. Я, сколько мог, терпел, но иногда всё же не выдерживал и отправлялся к отцу в Быково. А через пару дней она приходила мириться – и я к ней возвращался.

Что-то подобное я сделал и на сей раз, хотя тогда об этом не думал, совершал всё, как на автопилоте. Пашкина квартира была страшно засрана, на стенах спальни «сынок» нарисовал чертей, которые являлись ему во время приходов. Я отмыл помещение, постирал постельное бельё и каждый вечер, после шести, принарядившись, ждал её. Прислушивался: вот сейчас ГЧмже позвонит в дверь, и мы помиримся, как в старые времена. Но прошла неделя, а она даже ни разу не позвонила. Тогда я сам набрал её номер.

– Марина, что с тобой происходит?

Наверное, она хочет, чтоб я первым извинился… И вдруг слышу:

– Понимаешь, Шнякин, надоел ты мне…

– Как надоел? Мы же с тобой одно целое, как это рука может надоесть? Или печень? Или сердце?

– Да надоел, и всё. – И положила трубку.

С того дня, как я ушёл от Марины, на меня навалилась жуткая депрессия – я почти ничего не ел, случалось, что и плакал, вспоминая её. Потом решил: пора что-то менять в этой тоскливой жизни. Купил гантели, стал заниматься зарядкой и вес сбрасывать – сначала на пятнадцать кило похудел, затем ещё на десять. В бутиках приобрёл модную одежду, всё рассчитывал, может, мой новый облик хоть как-то повлияет на Марину, и она одумается.

Но она не появлялась.

Однажды утром я почувствовал, что без ГЧмже не могу прожить и часа, позвонил ей и наврал: мол, с сердцем плохо. Попросил привезти нитроглицерин из моей аптечки на старой квартире. Приготовил обед и купил большую бутылку «Johnnie Walker Black».

Она приехала, поела, хорошо выпила, и мы начали мириться – я принял душ и ждал её в постели. Последние лет пять она после ванной приходила ко мне только в халате или ночной рубашке. Часто, даже не снимая её, она выполняла свой супружеский долг, и мы, немного поговорив, мирно засыпали, причём она первая.

А тут гордо ступает, нагая, с подчёркнутым достоинством демонстрируя изрядно отвисшие груди и складки жира на боках и животе.