У меня были основания подозревать его в этом. Где-то за полгода до Пашкиной свадьбы, когда мы ещё жили вместе, Марина попросила у меня триста долларов, подруге с работы одолжить. Я дал, конечно, но мне не понравилась напряжённость в её голосе и во взгляде. А потом, когда всё открылось, до меня дошло: деньги-то она просила для него!

В то время я часто звонил в Москву Берковскому. Часами обсуждали мою беду. Он всё пытался доказать, что в принципе я прожил эти двадцать лет не с той бабой – просто мне казалось, что она такая хорошая. А на самом деле обычная дура и блядь, которая меня никогда не ценила и даже обсирала за глаза.

А я всё умом-то понимаю, а сердцем – ну никак!

Колян меня спрашивает:

– Вот, Петруха, ты утверждаешь, что любишь её больше жизни, а сам подруг её трахал, разве так можно любить?

– Не знаю, наверное, можно, раз я люблю. Вот, скажем, даже в обычной семье мать любит всех детей, но одно чадо больше других. Ты, конечно, понимаешь, что я как бы себя выгораживаю. Но по большому счёту я не могу найти точного объяснения – люблю и всё…

– Петь, ты подумай, за что ты её любишь: глупая, далеко не красавица и поведение, скажем так, не ангельское.

– А она, наоборот, себя очень умной и привлекательной считает. Говорит: «Да что я, в зеркале себя не вижу?»

– Она бы лучше в женскую баню сходила для сравнения, а не перед зеркалом сидела!

Марина, конечно, толстая всегда была, только когда с негром связалась, стала резко вес сбрасывать. И хоть чёрные трахают любых белых баб – и страшных, и жирных, и сумасшедших, ГЧмже всё равно ради него похудела, а может, мне назло. Но вряд ли. Берковский сообщил вскоре, что Марина, как он выразился, «вычеркнула меня из своей жизни».

* * *

Я понял, что у Марины отсутствует чувство жалости. Хоть и не раз умилялся, глядя, как она втихаря вытирает слёзы, просматривая какую-нибудь мелодраму по телеку. Всякие люди бывают. Встречаются без обоняния, например. А у меня был лучший друг, так он без чувства страха родился.

Мне шесть лет. Зима. Снегу по пояс. Играю один во дворе, вдруг слышу голос соседа Серёги:

– Петя, айда за сараи, там ребята кошку убивают!

Вместе с ним рванул к сараям. Интересно… Подбегаю. Трое пацанов пинают ногами котёнка. Он пытается шипеть, но не получается уже, просто еле слышный выдох из него идёт.

Сергей подбегает и бьёт по беззащитному тельцу тупоносым валенком.

– Петь, а ты что стоишь? Давай! Боишься?

Мне неудобно перед ребятами. Вдруг подумают, что трус. Подхожу к серому комочку, ударяю слегка ногой…

– Да разве так бьют, – говорит Юрка, – смотри!

Он выламывает штакетину с гвоздями из забора и несколько раз опускает её на полуживого котёнка. Тут он затих совсем. Кровь пролилась изо рта на белый снег. А зубы оскалились в страшной улыбке.

Бегу домой. По дороге плачу. Через девять часов наступит новый 1957 год.

Юрка станет доктором. Но позже. Хотя и в то время для меня он – непререкаемый авторитет. Нам по 12 лет. В Быково, рядом с моим домом, много дач. Вот я и полез на одну из них за ландышами. Юрка стоял на стрёме. А хозяин почему-то в доме оказался, хотя дачники только в начале июня туда обычно заезжали. Не знаю, сколько ему лет было. Мне он старым показался, но сейчас думаю, что ещё и сороковник не стукнул. Дачник схватил меня за локоть, повалил на землю и стал ритмично бить ногами.

Дружок мой видел всё. Когда я сумел вскочить и убежать, меня догнал Юрка:

– Петя, не ссы…. Припомню я ему это!

Тридцать первого декабря 1962 года друг позвонил в мою квартиру. Я открыл дверь. Он тяжело дышал. Лицо было красным и потным.

– Ну, всё, Петь. Глянь в окно! Вот ему подарок на праздник!

Дача, где я неудачно пытался нарвать ландышей, горела. Чёрный дым столбом поднимался над высокими елями.

Юрка окончил московское медицинское училище № 2. Отслужил в армии, «шприцом», в городе Артёме. Поступил в третий мед на лечфак. Лекции не прогуливал, учился прилежно. На вечернем. И ещё на «скорой» подрабатывал. В Склифосовского.

В декабре 1973 года ко мне домой приходит, поддатый. Три бутылки бормотухи из карманов пальто достал.

– Петя, сегодня мужик пьяный попался, борзый, бля, пиздец… Вези, говорит, меня домой! Я ему: а ты кто такой? Он ксиву показывает – капитан КГБ. Орёт на меня, ты с кем, сука, разговариваешь? Вези, козёл! Во, смотри!

Юра протянул удостоверение с фотографией, которое мне в руки даже страшно было брать.

– А что ты с ним сделал?

– Да так… лопатник забрал… Ну, и чтобы не выёбывался сильно… положил ему на голову кислородную подушку и баллоном с кислородом уебал по ней пару раз. Потом выкинул его из машины. Сдох, наверно… Да, шарф ещё взял. С «нуля» почти… мохеровый… в подарок тебе.

Май 1983 года. Посёлок Удельная. Я отметил свой день рожденья, и не выходил на работу неделю. С похмелья мне хуёво. Всегда удивлялся, как это алкаши с утра могут клянчить деньги у соседей, а потом ещё стоять в очередях за спиртным. Я пластом лежу. Тут заходит Витька Егорочкин, где-то наскрёб на 0,5 тридцать третьего. Слегка отпустило.

– Вить, у тебя же телефон дома есть. Позвони на «скорую» Юрию Николаевичу, скажи: мне «бытовуха» нужна.

– Ладно.

Через три часа Юрка стучится в квартиру, приносит «настоящий» «больничный» и бутылку водки. Похмелил меня, сам он почти не прикладывался, так, граммов пятьдесят за компанию. Он в то время начальником скорой помощи в Быково служил. Нельзя.

– Петя, тебе завязывать с ханкой надо. А то долго не протянешь.

В 2000 году я приехал в Россию. Меня тогда мужик на «Волге» возил. Бывший десантник. И ещё охранял. За смешные деньги. В то время доллар высоко стоял. Я попросил шофёра подождать меня у Юркиного дома. Зашёл. Его брат сказал мне, что Юра умер.

– Петр Яковлевич, как перестройка началась, врачам совсем платить перестали. Юра «жигулёнок» старый купил, и бомбить на нём принялся. Бандитов он всех знал, тут проблем не было. Отстёгивал кому надо. А полгода назад его машину отморозки угнали и сожгли. Он по-чёрному запил. Неделю пьёт, не ест ничего, а потом кастрюлю борща ночью с похмелья съедает. Эх, сколько раз я ему говорил… От инфаркта он умер, рано утром…