— Мальчишки… мать. Толстовцы. Не зря его, сволочь бородатую, от церкви отлучали. За его проповеди я б на рее повесил.

Эссен задумчиво покивал. Действительно, в таланте писателя графу Толстому не откажешь, но все его идеи о непротивлении злу насилием и прочая муть разлагающе действуют на мозги. В момент, когда надо драться за свою Родину все эти идеи о любви к ближнему своему и показном героизме могут принести только вред. Да и потом, Эссен лично знавал некоторых сослуживцев графа еще по Севастополю, и были они о его качествах как офицера весьма низкого мнения, единодушно говоря, что у покойного графа из всех необходимых офицеру качеств присутствует только личная храбрость. Писательским же талантом всех недостатков не заменишь. Однако, к сожалению, вопросы воспитания молодежи пришлось отложить на более удобное время, сейчас у них имелись задачи поважнее, и, решив, что осколок снаряда в руку или ногу излечит прекраснодушных идеалистов от вредных мыслей намного вернее строгих внушений отцов-командиров, двое старших офицеров крейсера занялись обсуждением дальнейших планов.

Проблема с пленными решилась даже проще, чем они ожидали. Когда "Рюрик" прибыл в точку рандеву, то обнаружилось, что его ожидают не один, а сразу два корабля. Дело в том, что командовавший "Херсоном" молодой лейтенант (офицером более высокого звания назначение командиром транспорта могло быть расценено как оскорбление, а для него командовать вспомогательным крейсером значило получить необходимый ценз, без которого невозможно дальнейшее продвижение) с классической русской фамилией Иванов, отличался творческим подходом к выполнению приказов. Если распоряжение Эссена не атаковать японские корабли он, скрипя зубами, еще намерен был исполнить, то уклоняться от навязанного боя он не собирался. При этом он совершенно не принял во внимание тот факт, что одного удачного попадания вражеского снаряда достаточно, чтобы превратить его груженный снарядами корабль в облако пара и подставить под сомнение успех всей операции. Молодости вообще свойственно о многом забывать, тем более что знаменитое "победителей не судят" оставалось девизом многих русских офицеров еще со времен Екатерины Великой. В результате, когда два японских транспорта решительно направились к нему, он не стал, пользуясь своей быстроходностью, уходить и принял бой.

Причина наглости японцев была простой — один из кораблей оказался не обычным транспортом, а вспомогательным крейсером. Проще говоря, все тем же грузовым кораблем, на который поставили несколько старых пушек. Однако в качестве боевого корабля его так и не использовали — во-первых, при общем господстве японского флота на море и минимальном объеме русских перевозок, для него попросту не было целей. Во-вторых, встреча этого корабля с кораблями Владивостокского отряда, периодически устраивавших веселье на японских коммуникациях, закончилась бы очень быстро и с предсказуемым результатом. Ну и, в-третьих, даже относительно небольшое количество потопленных русскими рейдерами японских транспортов ставило под удар график перевозок. Как следствие, вспомогательный крейсер японского флота использовался по своему первоначальному назначению, в качестве транспорта, отличаясь от большинства собратьев лишь наличием четырех старых шестидюймовок на палубах. Однако сейчас данное обстоятельство подтолкнуло его командира к весьма опрометчивому поступку и, вместо того, чтобы спокойно идти своей дорогой, он решил захватить попавшегося на дороге русского, благо тот и не думал уклоняться или скрывать свою национальную принадлежность.

Решение на проверку оказалось не самым умным. Следуй японцы своим курсом, они, скорее всего, спокойно добрались бы до места назначения, однако в ответ на не слишком прицельный выстрел поперек курса "Херсона" в него полетели стадвадцатимиллиметровые снаряды. Орудия русских были на несколько поколений моложе — совершеннее, дальнобойнее и скорострельнее. Плюс наводчики русских имели подавляющее превосходство в классе перед своими японскими коллегами. Ну и просто на три — носовое, кормовое и одно установленное по борту — орудия японцев у русских приходилось шесть. В результате не прошло и пятнадцати минут как не вовремя охамевший японский почти что крейсер загорелся, перестал отвечать на обстрел и попытался уйти. Однако сделать это ему уже, естественно, не дали и довольно быстро, пользуясь лучшими машинами, сблизились на восемь кабельтов и добили. После этого настигнуть второго японца было для русских уже делом чести, и капитан вражеского транспорта решил не испытывать судьбу. Под прицелом скорострельных орудий он послушно лег в дрейф, спустил флаг и принял на борт призовую команду. В результате корабль, груженный амуницией и патронами, достался русским неповрежденным. На самом "Херсоне" после боя оказалось двое легкораненых случайно залетевшими осколками от близких разрывов. Ни одного попадания в русский корабль японцы так и не добились.

Командир "Херсона" выслушал все, что о нем думает Бахирев, абсолютно бесстрастно. Чуть позже те же слова (приличных среди них нашлось не так уж много, в основном, предлоги) ему повторил Эссен, однако каких либо более серьезных санкций не последовало. Во-первых, победителей действительно не судят, во-вторых, трофейный корабль оказался весьма к месту, а в-третьих, и Эссен, и Бахирев хорошо помнили эту, для них уже прошлую, войну, когда они сами были лихими командирами кораблей и не могли принять бездарного сидения в Порт Артуре. Словом, давить инициативу подчиненного (кстати, тут, вдобавок, наблюдался интересный казус — Иванов-то был черноморцем, и подчинялся им сейчас постольку-поскольку) они не стали. Просто пересадили с "Рюрика" пленных японцев на небольшой, в три тысячи тонн водоизмещением, трофейный пароход, сформировали команду из только что спасенных русских моряков и отправили их кружным путем во Владивосток. По расчетам Бахирева, угля и провизии им должно было пускай впритирку, но хватить, а шанс наткнуться на шальной японский корабль выглядел все же ниже всего. Японцы набились в трюмы, как сельди в бочку, однако сейчас их комфортом никто особо не интересовался, не передохнут в пути — и ладно. А после всего этого команды кораблей отправились спать, оставив перегрузку боезапаса и догрузку крейсера углем на утро — уже смеркалось, и вымотались люди за этот нелегкий день страшно.

Борт транспорта "Коба-Мару". Утро.

Адмирал Камимура открыл глаза с таким усилием, как будто к каждому веку привязали по пудовой гире из тех, которыми так любят орудовать русские силачи. Причем изнутри и толстым, растрепанным металлическим тросом — по глазам словно железной щеткой провели, и лишь выдержка самурая позволила адмиралу не выругаться от боли.

Болевые ощущения прошли довольно быстро, а вот зрение упорно не возвращалось. Лишь спустя несколько минут адмирал понял, что виной тому абсолютная темнота вокруг. Это позволило ему подавить начинающий подниматься вал абсолютно недостойной самурая паники — мелькнувшая на задворках сознания мысль о том, что он ослеп, как-то вдруг очень резко затопила все свободное пространство в мозгу. Однако лязгнул металл, блеснул слабый лучик света — и вновь исчез, но адмирал успокоился. И только потом до него дошло, что он, адмирал Хиконодзё Камимура, все еще жив.

Адмирал попытался сесть, и это простое движение вызвало у него такую резкую и неожиданную вспышку боли, что он застонал. Тут же не увидел, но почувствовал, как кто-то метнулся к нему, услышал тихое "лежите, лежите…" и вновь потерял сознание.