Что символизирует такая казнь на вертеле? Какой-то библейский образ? А может, это жуткая шутка, проделанная с уже мертвым телом? Задумчиво бродя по хорам, Пауэрскорт читал укрепленные на спинках скамей памятные почетные таблички со старинными именами. Тут значились не только особо отмеченные за их рвение монастырские служители храма, но и миряне, жители епархии, когда-то много сделавшие для возведения и процветания собора в Комптоне. Кто знает, вдруг разгадка где-то здесь. Имена эти завораживали: Грантхем Южный, Йетминстер Первый, барон Уинтерборн, Тейнтон Правящий, Хэрстборн, Бэрбедж, Фордингтон, Райслингтон…

Если бедняга певчий Рад был уже мертв, к чему все эти хлопоты с огнем? Кто-то один и задушил, и насадил на вертел, и очень долго, терпеливо поворачивал тело над горящим пламенем? Или убийца и терзавший труп — два разных человека?

Йетминстер Второй, Алтарный Брат Меньшой, Чардсток, Нетсербери Духовный… Имена, прозвища такие, будто призраки средневековья вышли из тьмы веков и заняли свои места на хорах. Гримстоун, Грантхем Северный, Куум, Хэрнхем, Чизнбери, Чут…

Был ли соборный канцлер Джон Юстас дружен с хористом Артуром Радом? А может, там давняя вражда, кровная месть?

Вилсдорф, Вудфорд, Раском, Лайм, Хэлсток, Бэдминстер, Радклиф… Никакой подсказки. Вдруг вспомнилось, что завтра возвращается в усадьбу Августа Кокборн. И только двое суток до повторного собрания, нового обсуждения завещаний у Оливера Дрейка. Имена с памятных табличек продолжали преследовать Пауэрскорта на всем обратном пути по церковному нефу и через обширную территорию собора. Перечень этих старинных имен казался неким кодом, который не удавалось разгадать. Шиптон, Нетсерэйвон, Гранит Апостольский, Гиленгхем Младший, Биминстер Второй…

Без четверти пять Энн Герберт уселась в маленькой гостиной своего углового домика под сенью храма. Дети ушли к соседям лепить с ребятами во дворе снеговика. Снегопад прекратился, но ветер продолжал мести вьюжную пыль. Энн размышляла, не позволить ли себе новый диван. У мальчиков сейчас, кажется, полное, даже с избытком обмундирование, чтобы вволю носиться сломя голову. Или просто сменить обивку на старом? Новый диван! Решимость тут нужна, как для штурма боевой крепости.

Поглядывая то и дело на входную дверь, Энн ждала появления отнюдь не сынишек. Патрика звали на беседу к декану к четырем, время она запомнила точно. Дом декана практически рядом. И декан — ей ли было не знать! — отличался изумительной оперативностью. Дело о передаче вдове преподобного Фрэнка Герберта права занимать этот дом (по правде говоря, домишко) было им решено минут за пять, не больше.

Пожалуй, надо снова вскипятить воду. Придет, а я ему сразу горячий, свежий любимый чай. Днем Энн все же успела купить фунт «Утренней смеси-новинки». На кухонных часах без пяти пять. Патрика нет и нет.

Трижды готовилась и трижды выливалась свежая заварка, пока не раздался стук в дверь. Двадцать минут шестого на пороге наконец появился бледный, измученный редактор «Графтон Меркюри». Что с ним? Не мог же он все это время беседовать с деканом.

— Патрик! — кинулась к нему Энн. — Ты в порядке? На тебе лица нет, ты, верно, нездоров. Может быть, лучше пойти домой и лечь?

Объяснять, что две арендуемые им на окраине обшарпанные комнатушки еще неуютнее, чем его офис, Патрику не хотелось.

— Секунду, Энн. Через секунду я приду в себя. Сейчас только присяду, передохну.

Конечно, он заболел. Серьезно заболел! Наверно, срочно нужен врач, наверно, даже надо отвезти его в больницу. За все месяцы их знакомства Энн ни разу не слышала от него о желании «передохнуть». Покой и Патрик — сочетание невероятное. Ей еще не встречалось человека с такой неугомонной натурой, с таким кипучим темпераментом.

— Отдохни, отдохни, Патрик. Потом расскажешь, что случилось.

Бессильно откинувшись на спинку дивана, он устало улыбнулся:

— Извини, Энн, сейчас все будет в норме.

— Хочешь ломтик бисквита? Может, капельку бренди? — и тут же вспомнились слова подруги, предупреждавшей о пороках пьяниц-журналистов.

Хороший глоток коньяка дал ему силы заговорить:

— Начну с самого начала. Кошмарная история, Энн.

Сев прямее, Патрик довольно живо расправился с куском бисквита.

— Ровно в четыре, как назначено, прихожу я к декану. Он мрачный и сам на себя не похож. Знаешь ведь, каким взглядом он встречает: давай, мол, поскорее говори и выметайся — других дел по горло. А тут ну ничего подобного.

Видимо, это снегопад так меняет людей, подумала Энн. Сначала Патрик, теперь вот декан. Того гляди, епископ начнет куплеты в трактирах распевать.

— Рассказ, Энн, будет довольно тяжелый. Дальше пойдут совсем страшные вещи. Ты мне скажи, если не сможешь слушать.

Энн согласно кивнула, хоть про себя была твердо уверена, что женщины выносливей мужчин. У женщин лишь одна слабость — тревога за детей. Но об этом они поспорят как-нибудь в другой раз.

— Сегодня под утро, около половины пятого, — Патрик сверился с записью в блокноте, — один из грузчиков нашел на кухне Певческой столовой мертвое тело. Оно принадлежало Артуру Раду, старшему среди хористов, певшему в соборе уже четвертый год. Этому покойному певчему не исполнилось и тридцати пяти…

Патрику показалось, что он читает собственное экстренное сообщение на страницах «Графтон Меркюри».

— Извини телеграфную сухость, Энн. У меня в голове уже газетный текст.

— Какое горе, — погрустнев, сказала Энн. — У бедняги остались жена и дети?

— Нет, он был одинок, — вновь сверившись с блокнотом, ответил Патрик. — Но это еще не все. Кто-то зачем-то насадил Рада на вертел и полночи обжаривал в кухонном очаге.

— Господи! — воскликнула Энн. Спрятав лицо в ладонях, она зашептала молитву. Хотелось тут же забыть, никогда не вспоминать услышанное.

— Ну и достаточно про этот ужас, — хлопнул себя по колену Патрик. — Декан сказал, что хочет полностью держать в курсе меня, моих читателей, но чтобы информация осталась только для «Графтон Меркюри». С ним там был симпатичный малый, доктор Вильямс. Парень общительный и разговорчивый. Показал мне свой рапорт медицинского осмотра, свидетельство о смерти, все такое. Ходили с ним в больничный морг, куда отвезли тело. Труп все еще в саже и копоти.

Патрик умолк. Подробности не вдохновляли.

— Знаешь, Энн, странная штука. Я мертвых никогда раньше не видел. Когда начинаешь репортером, частенько попадаются материалы об убийствах, пожарах, несчастных случаев. Но пишешь-то по рассказам очевидцев. Из суда или с футбольного матча мы, газетчики, сообщаем все, что сами высмотрели, разглядели. Одного нам воочию видеть не приходится — погибших. Тем более, — слегка запнулся он, — погибших оттого, что их проткнули вертелом и часами палили над огнем.

— Не надо, перестань, Патрик! Я больше не могу, мне сейчас плохо станет.