И камин поскорее закрой.

Дверь, дружище, запер ты раньше,

Но раздался вдруг вой за спиной.

Их следы на потерянных тропах

Чертополохом давно заросли.

Колючим, пурпурным давно заросли,

Чертополохом злым давно заросли.

Когда жена твоя плачет,

А дети от страха дрожат,

Ты забыл про подвал, мой мальчик,

Нынче трупы в кроватях лежат.

Напьются крови и сгинут навеки

Незваные гости с Терновых холмов,

Рычащие твари с Терновых холмов,

Голодные звери с Терновых холмов.

«Гости с Терновых холмов». Страшная сказка. Неизвестный автор

Говорят, когда в одном месте собирается несколько объединенных одной идеей, общей целью или же сходными устремлениями личностей, то им ничего не стоит договориться между собой, наладить общение, обсудить все детали и тронуться в путь – то есть ступить на прямую дорожку, ведущую к достижению этой самой цели. Те, кто так утверждает, должно быть, никогда не имели дела с гномами. Но в нашей истории все сложилось несколько иначе. Все было сложнее, запутаннее… чего греха таить – мрачнее. Мало кто знает, что когда вместе собираются гномы, им достигнуть согласия по какому-либо вопросу удается лишь с большим трудом (чаще всего при помощи подзатыльника или же тычка в глаз). Особенно если эти гномы давно знакомы друг с другом, но что еще хуже – некоторые из них являются между собой дальними родственниками. Как известно, у родственников, особенно дальних, всегда найдется какая-нибудь затаенная обида на тебя, старая и почти позабытая, но никто не откажет себе в удовольствии ее вспомнить, ну и, конечно же, поквитаться по мере своих скромных сил. Дальние родственники среди гномов – как будто крысы из разных нор, меряющиеся длиной усов, толщиной брюх и остротой зубов. Разве что здесь как предмет спора идут в ход: длина бороды, толщина кошелька или острота языка и памяти. Но что уж говорить о том «благополучном» для всех моменте, когда вышеупомянутые личности (гномы, а не крысы) собираются вместе ради «дела». Даже не так, а скорее – Дела с большой буквы. А что еще печальнее, когда это самое Дело заключается в добыче (краже, раскопке, снятии с трупа) некоторого количества ценных предметов. Что ж, тогда глаза Нор-Тегли (в данном конкретном случае именно их) загораются блеском, в котором читаются отнюдь не душевная доброта и неуемное стремление поделиться с ближним последней краюхой, но алчный огонек, сравнимый лишь с догорающей лучиной, оставленной в крепко запертой кладовой. Нет, она не яркая – еще кто, чего доброго, увидит через щель; она именно багровая, припрятанная и, несомненно, корыстная. И всегда во время сборищ гномов, являющихся между собой дальними родственниками, когда они встречаются как раз для того, чтобы обсудить Дело о добыче тех самых эфемерных (пока что), но столь же реальных (в глазах любого истинного Нор-Тегли) сокровищ, суть разногласий может уладить лишь предводитель, чье имя является символом, а голос – громом. Лишь он (предводитель) в состоянии призвать своих словоохотливых и щедрых на угрозы, оскорбления и прочие изыски нормального светского разговора сородичей к тишине и спокойствию. Что он и сделал, нежно и ласково.

– Молчать всем, мерзкие крысы! – проревел Дори Рубин на всю комнату. Гномы затихли.

Наступившая тишина могла быть сравнима лишь с мертвенностью погоста или сонливостью спальни, все постояльцы которой, опять же, умерли. Собравшиеся жались в своих креслах, в центре комнаты располагался стол, где и лежала позабытая карта. За окном наступил вечер, под потолком чадили масляные лампы. Это место Дори выбрал не случайно, так как его знали все и путь сюда для каждого был примерно одинаковым. Трактир «Огонь над дорогой» возвышался, как и следует из названия, над трактом, а если точнее, то над большим полуночным путем, что начинался у врат Гортена и вел на север, к Истару. Вполне ухоженное и уютное заведение нависало над дорогой в пятнадцати милях от столицы, словно мост; оно состояло из двух частей, между которыми и проходил тракт, ныряющий в тень галереи и продолжающийся уже с другого ее конца. Из окна комнаты гномов можно было видеть проезжающих внизу. Старые стены постоялого двора поросли диким виноградом, а по бокам тянулись ввысь две островерхие башенки с большими круглыми окнами. Над аркой проезда висел деревянный щит, на котором были изображены скрещенные вилка и нож.

– Мы сидим здесь уже два с половиной часа, но так и не обсудили Дело, – грозно произнес Дори и стукнул кулаком по столу, отчего вверх подпрыгнули кружки с элем, глиняные миски и обглоданные куриные кости.

– Смотрите, прыг-скок, пляшущая посуда… – усмехнулся было Ангар, но, увидев изничтожающий взгляд Рубина, тут же умолк, и улыбка исчезла с его губ – он понял, что следующий удар придется по его неизвестно отчего довольному лицу.

– Я не собираюсь ничего обсуждать, пока здесь… этот, – скривился один из гномов. У него была недлинная серая борода, походящая на груду пепла, спутанные волосы, рассыпавшиеся по плечам, будто клочья старой паутины, и жуткий шрам, что белой изломанной линией тянулся из уголка рта вверх по левой щеке, скуле и так к глазу. Из-за увечья можно было подумать, что гном постоянно зловеще ухмыляется. В бороде у него были заплетены две косицы – символ его боевой славы.

Он сидел на деревянном стуле, положив руки на торец рунического топора, и злобно глядел на сидящего напротив Лори Дарвейга, безмятежно бормочущего что-то себе под нос. Подчас Неудачник подергивался, будто деревянная кукла на шарнирах, временами резко оборачивался и косился через левое плечо на гладкую серую стену. Каждое импульсивное движение бывшего гортенского нищего, которое, как знали все присутствующие, было абсолютно непроизвольным, вызывало все больше негодования у гнома со шрамом.

– Тебя что-то не устраивает, Кили, сын Кайни? – тут уж разозлился Ангар. Непутевый всегда очень остро реагировал, когда кто-то недобро отзывался о его неудачливом друге Лори. – Все мы знаем твое хваленое мастерство обращения с этой деревяшкой, так, может, вернешься в Грон-Хелм и снова встанешь в ряды лейданга? Ой, прости… – вызывающе усмехнулся Дортан. – Ты же не можешь. Кого-то изгнали из родного оплота…

– Убью, пещерная крыса!

Кили вскочил на ноги. Его глаза пылали яростью, а лицо налилось багрянцем. Топор взлетел было в широкой руке, но совершить что-либо еще, кроме замаха, он не посмел – ему прямо в грудь глядел заряженный арбалет с двумя парами рогов. Не переставая что-то бормотать себе под нос, Лори стремительно поднял оружие.

– Сядь на свое место, Кили, – приказал Дори Рубин. – Опусти топор и запомни на будущее: не приведи Дрикх, я увижу, что ты еще раз поднял его на братьев. Я, поверь мне, не буду столь милосердным, как старейшины, а скормлю тебя воро́нам, но прежде отрежу твои косицы на бороде в знак позора.

Кили, молча ярясь, опустился на стул. Он не смел перечить Дори, поскольку очень его боялся. И пусть серобородый являлся великолепным воином, ему было всего лишь сорок лет от роду, в то время как Рубин разменивал вторую сотню – уважение и страх перед возрастом для гномов, в большинстве своем свято чтящих древний уклад, зачастую были весомее пудового кулака или остро заточенной секиры.