Село почти не пострадало, только в некоторых домах потрескались стекла, точно по улицам пробежала орда хулиганов, забрасывающих окна камнями. Пожалуй, им пришлось потрудиться, выкапывая камни из снега. Руки небось замерзли и посинели. Но отчего-то орда совсем не оставила после себя следов. Впрочем, их мог засыпать снег. Село казалось необитаемым.

Солдаты теперь едва поспевали за бронемашинами. То ли водители прибавили скорость, то ли пехотинцы слишком устали. Если так пойдет и дальше, то, когда они доберутся до села, настолько измотаются, что придется устраивать привал, чтобы хоть немного передохнуть.

Вот оно… Бронемашины объехали подбитую БМП. Она не мешала продвижению колонны, и ее не нужно было оттаскивать в сторону, но смотреть на нее не хотелось. Тленом от нее не тянуло, но что-то в этой машине было неприятным, будто она, всего за полтора дня, превратилась в истлевший гроб, место которому на кладбище. Она уже начинала покрываться ржавчиной, точно и сама была подвержена тлену. Ржавчина походила на раковую опухоль. У этой машины — рак брони, который, усеяв края пробоин ржавчиной, стал поедать металл, постепенно разрастаясь. Чтобы справиться с этим недугом, надо удалить поврежденные болезнью участки, трансплантировать вместо них новую броню и новые органы, выращенные в лабораториях по клонированию, но все равно эта БМП в лучшем случае превратится в некое подобие зомби.

Она будет полуживым организмом — и это почувствует ее новый экипаж. Нет, лучше переплавить ее и не мучиться. Солдаты уже не видели, как из машины вытаскивали мертвые тела, — они к тому времени оказались зажатыми между домами, и если сейчас из окон по ним открыли бы стрельбу, то укрыться им было почти негде.

Снег слепил глаза. Надели солнцезащитные очки, став похожими на слепых, бредущих за поводырем. Это ощущение усиливалось из-за того, что тупоносый БТР напоминал ротвейлера. Он принюхался и, не уловив никаких враждебных запахов, двинулся дальше. Он сдабривал воздух сгустками выхлопных газов, щедро опрыскивая ими идущих следом солдат. Солдаты морщились, отворачивали головы, судорожно хватались за подсумки, где лежали противогазы, делали маленькие вдохи и подолгу держали в легких процеженный через стиснутые зубы воздух, расставаясь с ним с некоторым сожалением.

Начинала кружиться голова. Того и гляди, упадешь в обморок от кислородного голодания. Не позавидуешь тем, кто идет в первых рядах. Несмотря на все ухищрения, они наглотались выхлопных газов. Как назло, труба выплескивала новые их порции, делая лишь короткие передышки, в течение которых десантники и егеря судорожно, будто только что вынырнувший из глубины пловец, хватали воздух ртами, словно ели его. Заткнуть бы эту трубу шапкой или перчаткой. Становилось жалко регулировщика, который стоит на оживленном перекрестке. Он-то вынужден дышать загаженным воздухом несколько часов. Теперь понятно, почему у него редко бывает хорошее настроение, когда он останавливает очередной автомобиль.

От колонны отпочковалось несколько десантников. Часть из них окружила два крайних дома на тот случай, если кто-то из его обитателей забудет, где располагаются двери, и начнет выбираться через окна, другие подошли к калиткам. Вот один толкнул ее, но калитка оказалась запертой со двора.

Черной пустотой зияла прямоугольная глазница, чуть повыше земли. По ночам, когда ветер расшалится, в нее должно сильно поддувать. Ветер может набросать в подвал снега и сделать там некое подобие холодильника, в котором здорово хранить зимой замороженное мясо.

В этом прямоугольном проеме не хватает пулемета.

Здесь было неестественно тихо, как в могиле. Им казалось, что они вторгаются в мир мертвых, а за то, что они потревожили покойников, их ждет смерть. Соответствующее пророчество обязательно должно быть прибито к стене дома, но все как-то не показывалось на глаза. Интересно, додумались боевики развешивать на домах памятные таблички, сообщавшие, что здесь с такого-то по такое время жил знатный борец за свободу Истабана такой-то и такой-то? Скорее всего — нет. Как десантник справился с закрытой калиткой — егеря уже не видели. Они должны были осматривать следующий дом.

Кондратьев развернул корпус влево, это движение продолжила голова, взглядом он остановил егерей. Левая рука соскользнула со ствола автомата, поднялась на уровень глаз ладонью к себе, согнулась пополам, так что подушечки пальцев ударили по коже. Получаются резкие щелчки. Он манит за собой. Дом почти не виден. Его опоясывает высокий, под два с половиной метра, забор из листового железа, куски которого держатся на вкопанных в землю железобетонных столбах. Они никогда не сгниют. Быстрее железо осыплется ржавой трухой. Если они глубоко проросли в землю, то и бронемашиной их не сломаешь и не выкорчуешь. На таких обычно крепятся телеграфные столбы.

Края забора острые, будто специально по ним прошлись напильником и заточили. Захочешь посмотреть, что творится во дворе, встанешь на мыски… нет. Все равно ничего не разглядишь. Только ноги глубже провалятся в снег. Попробуешь подтянуться на руках, порежешь до крови ладони, а руки сами разогнутся от боли. По железу густо и неэкономно прошлись зеленой краской. Прямо выкупали в ней железо, точно из ведра поливали, но кое-где она уже отслоилась, вздулась пузырями, как брюки или джинсы на коленках, а местами и вовсе отвалилась, обнажив начинающий ржаветь металл. Он был мокрым, когда его красили. На тот случай, если забор не сможет остановить любопытных и те все же перемахнут через него, придумав какой-нибудь способ (приставят лестницу или еще что-нибудь), во дворе точно поджидает злая собака, спущенная с цепи, а то, что на воротах нет соответствующей надписи, так это лишь для того, чтобы собачьи клыки стали для непрошеных визитеров неприятным сюрпризом. Хорошо еще, что поверх ограды не подвесили гирлянды колючей проволоки и не подключили к ним ток, тогда уж точно за забором должен был оказаться секретный объект. По бокам изгороди не хватает только смотровых вышек с пулеметами и часовыми. Оставалось, как добрым странникам, постучаться в калитку, дождаться, когда придут хозяева и откроют ее. Не высаживать же ее гранатой.

Кондратьев сунулся к калитке, чуть не прислонившись к ней ухом, точно хотел подслушать и подсмотреть, что за ней творится. Постоял так миг и несильно толкнул калитку подошвой ботинка и — юркнул в сторону, спрятавшись за забором. Металл этот — не броня, автоматная пуля легко прошьет его. Что прячься за ним, что не прячься — все едино. Но несколько мгновений все же выиграть можно.

Калитка отворилась, не издав ни звука. Ее петли так хорошо были смазаны, что совсем онемели. Поняв, что в прятки играть не с кем, Кондратьев осторожно заглянул во двор, скользнул по нему взглядом и, не найдя ничего подозрительного, просочился внутрь, а следом по одному в ворота, прикрывая друг друга, тихо, как бестелесные тени, проскочили остальные егеря.

Все. Они остались одни в небольшом мирке, отрезанным от всего окружающего высоким забором. Но если подойти к нему, постучаться, то на этот звук могут откликнуться такие же, заключенные в соседнем мирке, десантники. Они смогут переговариваться азбукой Морзе, но лучше все же покричать. Хотелось верить, что мир этот необитаем. Но вдруг сейчас калитка захлопнется на щеколду и отовсюду начнут появляться трясущие оружием туземцы. Они нарочно притаились на время, чтобы завлечь в ловушку белых пришельцев.