В жизни ей больше ни строчки не прочитаю! А впрочем — нет, еще как прочитаю. «Тэма О’Шентера» Бернса. Там все про ведьм, правда, шотландский акцент дается мне плохо.

Глубокой ночью в сад пришел Крис и стал выть.

Я не сразу его услышала. Разбудил меня не он, а Лавиния, которая от ужаса вонзила в меня полный набор когтей. Она стала словно гнутые спицы в клубке мохера — так перепугалась. Я перекатилась на бок — чего она теперь-то боится?! А потом услышала. Это самый зловещий и потусторонний звук на свете. От него у меня внутри все перевернулось, а волосы встали дыбом. Я подумала: «Призрак!» — и юркнула под одеяло, как Лавиния.

Потом я снова услышала вой, тоненький, переливчатый, и поняла, кто это. Наверно, в гены человеческой расы встроено что-то такое, что подсказывает: это воет волк, даже если последнего волка в Британии застрелили двести лет назад.

Я выпрыгнула из постели. «Замолчи, дурачина, — подумала я. — Разбудишь Элейн, а она прикажет Ларри застрелить тебя из своего заячьего ружья!» Я так боялась Элейн, что забыла про страшных призраков и темноту. Вой раздался снова, когда я была уже на лестнице, и у меня словно крылья отросли. Я ринулась в темноте в комнату Криса, оббежала стол с лампой, даже не заметив, и очутилась у окна.

Комната Криса как раз над кухней, и эркер выдается в сад. Туман рассеялся, осталась только ясная темно-синяя ночь и луна, яростно метавшаяся среди облаков. Мне было хорошо видно Криса — он стоял посреди лужайки. Светлый узкий силуэт, похожий на собачий, ноги немного длиннее, чем у немецкой овчарки, голова небольшая и заостренная. Он поднимал голову — собирался завыть еще раз. Я в панике боролась с окном, чтобы открыть его и заставить Криса замолчать.

Он меня услышал. Я увидела, как голова у него склонилась, когда уши уловили шорох. Поневоле забываешь, насколько чуткие у зверей уши. Я думаю, он ждал меня, надеялся, что я услышу его. Мне удалось поднять оконную раму, только когда он бросился к дому — все быстрее, быстрее. Сначала я перепугалась. Потом вовремя сообразила, что он собирается делать, и успела посторониться. На краю кухни есть угольный погреб с покатой крышей, куда Крис недели две назад таскал уголь — почти полдня на это потратил. Я услышала сильный удар лапами о деревянную крышу, а потом Крис уже до середины оказался в комнате. Он едва не промахнулся задними лапами и на миг заскреб ими по стене, и я уже собиралась его хватать и втаскивать. Но потом у него все получилось, и он спрыгнул на пол, прижался ко мне и стал тихонько поскуливать.

— Ой, Крис! — шепнула я. — Вот здорово!

Он такой несчастный, просто ужас. Я сразу это увидела. Шкура у него была еще мокрая от дождя и тумана, и я понимала, что он мерз целый день и целую ночь. Но это не главное. Главное — ему стыдно. Он знает, что он волк, и его это бесит. Его бесит, что он так сильно пахнет, когда мокрый. Я это поняла, потому что, пока я зажигала лампу, он то и дело переставал поскуливать и с омерзением лизал себе шкуру там и сям. Его бесит, что у него есть хвост. Когда я зажгла лампу, он крутанулся на месте и цапнул себя за хвост, чтобы я поняла, как он его бесит.

— Я знаю, — сказала я. — Только мне не придумать, как заставить ее превратить тебя обратно.

Это он и сам понимал. Посмотрел на меня так, словно ничего другого не ждал и знает, что обречен. Хотя у него серые волчьи глаза и черный нос, он по-прежнему вылитый Крис, и выражение лица у него как у Криса. Он очень молодой, тощий, всеми брошенный волк.

— Есть хочешь? — спросила я.

Уши у него сразу встали торчком. Он умирает от голода. Не уверена, что у него хватает духу убивать зверей и птиц и есть их сырыми.

Печенья в кашпо не осталось, и пришлось красться вниз. Я жутко боялась, что тетушка Мария проснется, но она не проснулась. По-моему, к середине ночи она спит гораздо крепче. В ту ночь, когда я удирала от призрака, она тоже не проснулась.

В кухне Крис выхлебал миску молока, очень шумно и неопрятно — наверное, еще не научился толком лакать, — а я натащила ему разной еды, все, что нашла. Салат он отпихнул носом, но все остальное съел, даже помидор. Он съел сырые сардельки, сырой бекон, мороженую котлету, холодный йоркширский пудинг и кусок сыра.

— Тебе плохо не станет? — прошептала я.

Он помотал головой и с надеждой посмотрел на меня. Еще не наелся. Я попыталась скормить ему кукурузные хлопья, но их он только расчихал по всему полу. Похоже, с кукурузными хлопьями волки не в ладу. Тогда я нашла сардины, которые мама припасла для Лавинии, и много остатков торта. Крис слопал все, пока я ползала по полу, подметала хлопья и следила, чтобы на линолеуме не осталось следов от лап. Я уже привыкла так делать — из-за Лавинии.

И тогда Крис великолепно потянулся — качнулся назад, вытянув передние лапы, а затем медленно поднялся, и словно бы волна прокатилась по всему его телу и по обеим задним лапам по очереди. И встряхнулся, чтобы показать мне, как ему полегчало. Мех у него распушился, стал гуще и даже вроде бы заблестел. Крис не серый, скорее пестрый, сверху шерсть у него темнее, а снизу желтоватая, а на остальной шкуре цвета перемешаны. Он дернул головой — пойдем, мол, со мной — и проворно и деловито затрусил через столовую. Я услышала, как он мягко скачет по лестнице наверх, и задула свечку и бросилась следом.

«Хорошо тебе, ты в темноте видишь, — подумала я. — Подожди меня!»

Я была уверена, что он сейчас выпрыгнет из окна своей комнаты. Но когда я добежала туда, он лежал на боку на кровати, свесив все четыре длинные худые лапы и умоляюще глядел на меня. Он ужасно устал, и ему страшно надоело быть одному.

— Ладно, — сказала я. — Я побуду с тобой.

На самом деле я поняла, как соскучилась по Крису, только когда испугалась, что сейчас он опять убежит. И даже собралась попросить его остаться. Поэтому я оставила окно открытым — пусть уйдет, когда захочет, — и подобрала с пола одеяло, покрывало и простыню и закуталась в них вместе с Крисом. Крис положил вытянутый нос мне на колени, шумно вздохнул и заснул. Звери так умеют. А поспать Крис всегда был мастер.

Я не спала долго-долго — стерегла его. Если понаблюдать за волками в зоопарке, то заметишь, что один из стаи всегда не спит. Я вспомнила: когда мы были маленькие и я боялась темноты, Крис часто меня сторожил, а теперь вот я его охраняю. Иногда я поглаживала его, будто собаку. Жутко тощий. Прямо все ребра чувствовались под шкурой, а косточки на крупе торчали, как ножи. Может, все волки тощие. Внутри, у самой кожи, мех у него мягкий, а снаружи гораздо жестче. Правда, когда я его трогала, ему не нравилось, он сердито ежился, и пришлось перестать. От него пошло восхитительное тепло, и я, наверное, от этого и уснула. Не помню, как погасила лампу, но погасила, это точно: когда я проснулась, она не горела.

К этому времени я начисто забыла про призрака. А вспомнила о нем прямо посреди сна, который мне снился, но после этого сон стал такой страшный, что я ничего не запомнила. Я проснулась от запаха земли и растущих корней. Мне было прямо слышно, как шуршит трава и листья, и я подумала — я где-то на улице. Но нет, все-таки не под открытым небом: шуршало где-то над головой, будто на крыше росло дерево. Я ужасно замерзла, вот и решила, будто я на улице. Потом по крыше, где росло дерево, пробежали чьи-то ноги — было слышно твердое топанье. И вот тут я поняла: меня зарыли в землю.