Мы двинулись по улице все вместе. Очень удачно, что у дома тетушки Марии нет пристройки для гаража, как у дома Фелпсов напротив, иначе пропала бы мамина развалюха-машина. Дома тетушки Марии больше не было. И никакого просвета на его месте. Дом Элейн стал соседним с домом по другую сторону от тетушки Марии. Машина стояла у тротуара между ними.

— Ничего себе! — воскликнула мама, подумав про нашу одежду, которая, видимо, пропала навсегда.

— Кое-что самое важное мне удалось спасти, — сказала мисс Фелпс.

Да, в некотором смысле, удалось. На капоте машины лежало нежно-зеленое мамино вязанье, а еще — гитара Криса и его священные учебники. Мой драгоценный дневник с замочком съехал с капота и шлепнулся на тротуар, когда с вязанья соскочила перепуганная серая кошка и бросилась к нам с громким мявом, требуя помощи и утешения.

— Лавиния! — воскликнула мама. — А я о ней начисто забыла!

Лавиния тут же плюхнулась на спину на тротуар и замахала лапами в воздухе. Энтони Грин сказал — очень устало:

— Надо и ей заняться.

Он присел на корточки и положил руку Лавинии на пузо. Та с черной неблагодарностью вонзила в него все когти на передних лапах и замолотила по его руке задними. Потом запищала и примерилась его укусить. К тому времени, как Энтони Грин заставил серую кошку расплыться и вытянуться в фигуру женщины, рука у него была исцарапана даже сильнее, чем щека мистера Фелпса. Да и сил это отняло много. Стоило Энтони Грину перевести дух, Лавиния съеживалась обратно в пушистую серую кошку.

Наконец он добился, чтобы ее голова стала похожа на голову старушки с плоским круглым лицом и растрепанными седыми волосами.

— Вы не хотите превращаться? — спросил он у старушки.

— Нет! — ответила Лавиния. — Дайте мне побыть кошкой. Прошу вас. Такой покой!

Энтони Грин посмотрел на нас снизу вверх. Мама сказала:

— Наверное, тетушка все нервы ей вымотала.

Крис добавил:

— Бегать по ночам было здорово.

— Мне ужасно понравилось быть кошкой, — сказала я. — Если хочет, пусть будет.

Тогда Энтони Грин отнял руку, и Лавиния с радостью скукожилась обратно в кошку.

— Бедная женщина, у нее совсем не было мозгов, — произнесла мисс Фелпс, когда я поцеловала ее на прощание — ведь она спасла мой дневник. Что бы ни говорила мама, мисс Фелпс спасла самое необходимое.

Мама, естественно, взяла Лавинию с нами в Лондон. Теперь Лавиния обожает маму и бегает за ней будто пришитая. Мы с Крисом относимся к ней со всем презрением, какого заслуживает кошка-полотенце, но мне кажется, Лавиния скрашивает маме те дни, когда Энтони Грин где-то пропадает. Энтони Грин попросил нас подбросить его в Лондон. А потом взял и исчез. Сказал, не может долго находиться под крышей.

У него вообще не все ладится. Постоянно появляется снова, иногда усталый и помятый, иногда обычный, а один раз — невозможно элегантный: сказал, что прилетел из Нью-Йорка на «конкорде». И все время говорит со всеми нами — и говорит, и говорит. Еще у него беда: Зоя Грин, оказывается, покончила с собой в то утро, когда срыли бугор. Энтони покорился судьбе, поскольку считал, будто провел под землей лет сто, и свыкся с мыслью, что больше никогда не увидит мать. Но он все время думает о том — ведь в Кренбери все было устроено до ужаса причудливо, — не отдала ли она свою жизнь за его.

Я говорила ему — глупо тратить на это время и силы. Если бы мы встретили ее раньше — ну или позже, — в общем, после путешествия во времени, — то могли бы показать ей, что он жив. И вообще я не понимаю, неужели Зоя Грин умудрилась не заметить его, когда он отплясывал по всему городу? Но все равно я рада, что, когда пропадали мы с Крисом, мама не повредилась в уме, как Зоя Грин.

Еще Энтони Грину трудно приспособиться к тому, что он пропустил двадцать лет. Он говорит, все словно скакнуло вперед, и постоянно ходит на разные курсы и лекции. Когда он приезжает к нам, то припадает к телику, будто это обучающая машина. Но самая главная его трудность — ему постоянно снится, что он опять под землей. Все мы знаем, каково это. Мама считает, вряд ли Энтони когда-нибудь станет совсем нормальным.

Иногда я так же думаю про Криса. На вид-то он нормальный. Но иногда у него появляется тоскливо-задумчивый волчий взгляд — и он заводит речь о том, как восхитительно бегать по ночам.

— Скажешь тоже, — говорю я, — а если дождь?

И Крис вздыхает — да, мол, знаю, — но все равно ему надоело быть математическим гением. Хочет снимать кино о дикой природе. Маме пришлось купить ему на день рождения профессиональную кинокамеру, и она жалуется, что чуть не разорилась.

P. S. С тех пор прошло целых полгода. Все это время я переписывала автобиографию и вот дошла до конца. В некоторых местах я кое-что добавила, в некоторых капельку схитрила, и теперь кажется, будто писала я больше, чем на самом деле. Крис говорит, если бы я в самом деле писала всю эту тягомотину у тетушки Марии, ничего бы больше не успела. А я хочу, чтобы автобиография получилась хорошая, поэтому надо ее закончить. А закончить я хочу поскорее — ведь когда к нам приезжает Энтони Грин и он в хорошем настроении и мы идем куда-нибудь все вместе, всегда бывает интересно. Об этом я тоже хочу написать книгу.

Мама с папой развелись. Вчера папа звонил сообщить, что женится на Зенобии Бейли. Вот дурак.

Сегодня опять приехал Энтони Грин. Пока я писала P. S., они с мамой пришли и сделали свое Важное Объявление. Крис поднял голову от папки с фотографиями животных, и мы состроили друг другу рожи. По-моему, мы — единственные люди на свете, чья мама собирается замуж за бывшего призрака.

Крис говорит, в этом тоже виновата тетушка Мария. По-моему, он это не всерьез.