Человек простой, весь, как говорится, из земли, воды, воздуха, он шел по жизни спокойно, уверенно, как бы снисходительно и даже чуть скучая. Во всяком случае, глядя на него, возникали у людей именно такие мысли, такое о нем представление. Может быть, где-то в потаенных уголках своей души он был другим, но подобные подозрения не приходили в голову ни людям, его окружавшим, ни ему самому. Амоку нравилось быть таким, каким он себя чувствовал, и отношение к себе его вполне устраивало.

Амок мог хорошо положить плитку и на стенах, и на полу, у него получался паркет, он разбирался в сантехнике, мог повесить люстру, починить стиральную машину, холодильник... И этих знаний, этого умения вполне хватало на жизнь вполне достойную и даже, по местным понятиям, обеспеченную. У него была неплохая репутация, он охотно раздавал визитки с номером своего телефона, а застройщики, которых в последнее время на коктебельском побережье развелось достаточно, передавали Амока из рук в руки с заверениями в его надежности и безотказности. И это была правда – Амок никого не огорчал, не обманывал.

Амок приезжал в Коктебель откуда-то из средней полосы России, не то из Тамбова, не то из Воронежа. В мае приезжал, а уезжал где-то в октябре, а то и в ноябре, проводя здесь весь сезон – плескался в море, загорал под южным солнцем, любовался Карадагом и лунными ночами, был улыбчив и хорош собой. Полноват, правда, немного, но это его только красило, выдавая натуру незлобивую и обязательную.

И вдруг...

И вдруг все это как бы обесценилось, потеряло всякий смысл и привлекательность. Он запустил работу, прятался от заказчиков, отключил свой мобильник, да и назвать его полноватым было уже нельзя. Он не стал раздражительным, но замкнулся, отошел ото всех компаний, и мужских, и женских, с которыми дружил и которые всегда принимали его охотно и радушно.

Да, да, да. Наташа.

Он постоянно торчал где-нибудь поблизости от киоска, в котором она торговала коктейлями с причудливыми названиями, сопровождал ее по набережной, по Коктебелю. А учитывая, что Наташа была женщиной своенравной, с недолгим, но вполне уловимым криминальным прошлым, которым она даже гордилась, а прибавьте к этому ее постоянную женскую востребованность...

Ха, какое невинное слово!

Вы знаете, как выглядит востребованность на коктебельской набережной в июле – августе для женщины из ряда вон красивой, общительной, для женщины, которую для простоты и краткости можно назвать откровенной оторвой...

Не буду отвечать на свой собственный вопрос, поскольку если бы я взялся на него ответить, то мне пришлось бы заниматься этим до последней страницы. А нас еще ждут события не всегда, далеко не всегда радостные...

Так вот, учитывая, что Наташа была такой, какой она была, можете себе представить состояние бедного Амока, когда он ночами тайком сопровождал ее домой. Естественно, Наташа возвращалась не одна.

Вы все поняли?

Повторяю – Амок совершенно не понимал, что с ним происходит. Думаете, он мечтал затащить ее в постель? Ничуть. Он, конечно, не отказался бы, он был бы счастлив, но понимал – дело не в этом. То, что с ним происходило, было куда безысходнее. Здесь не зря частенько упоминается лунная дорожка на море, черный контур Карадага, кровь, боль, преступление – Амок чувствовал, что все это в нем, и все это в любую минуту может выплеснуться наружу.

Амок впервые в жизни испытывал настоящие душевные страдания.

Да, ребята, я знаю, о чем говорю. Не в мечтах он пребывал голубых, розовых или нежно-лиловых, не в похотливых надеждах, не в стремлениях, наполненных животной силой и необузданной страстью, – все это полная чепуха. Было ощущение, что в груди, где-то возле сердца, рвутся и сочатся кровью его внутренности, и от этого он испытывал настоящую физическую боль, которая попросту гасила все доводы разума, тусклые и зыбкие представления о достоинстве, здравости, гордости...

Все это опять же полная чепуха, недостойная даже упоминания на этих страницах.

А чего же ему хотелось? К чему он стремился?

Скажу – быть рядом, смотреть в глаза, встречать рассвет, видеть, как со стороны Тихой бухты поднимается солнце, как оно садится за скалы Карадага, пить красное вино «Каберне» и чувствовать на ее губах вкус этого вина... Вам знаком декабрьский вкус красного вина «Каберне», снятого губами с губ?

И когда Амок...

Господи, да при чем тут Амок! Ах, да... Возвращаемся в июль, на набережную. Амока ждет та еще ночь... Я ему устрою... Заслужил.

Наташа с рыжим, кривоногим хахалем, одетым в черную майку с ее изображением на груди, шла впереди. Амок плелся сзади, метрах в тридцати. С набережной Наташа и рыжий свернули в парк Дома творчества, не торопясь пересекли его и остановились у киоска, видимо, выбирали бутылку. Амок прошел вперед. Он знал, где живет Наташа, знал, что рыжего она ведет к себе. У того денег не было, у него никогда не было денег, но Наташу это не смущало. Видимо, кривоногий обладал более существенными достоинствами. Естественно, рыжими.

Амок перешел на противоположную сторону улицы, не заботясь о том, чтобы сделать это незаметно, и, не доходя до рынка, свернул влево. Калитка была рядом, он прошел в нее, пересек двор частного дома и расположился под навесом. В пяти метрах, по ту сторону кирпичной дорожки, была дверь комнаты, которую снимала Наташа. Амоку и в голову не приходило, насколько глуп его поступок, насколько униженно, а то и постыдно выглядит он сам, сидящий за жиденьким столиком, покрытым изрезанной клеенкой, он, отвергнутый, посланный на все буквы русского алфавита...

Все эти соображения остались где-то там, в прошлой жизни, в которой не было Наташи. А сегодня, сейчас есть ночь, Карадаг, бездонное небо, и ко всему этому он не просто причастен – он часть этой ночи, Карадага, звездного неба.

И все.

И больше ничего.

Никаких других мыслей у него не возникало, да это были и не мысли вовсе, так, ощущение. Может быть, божественное, может, языческое, а то и генное... Если бы кто-нибудь спросил у него сейчас: «Ты что, тронулся умом?» – он бы спокойно ответил: «Да, а что?»

Послышался скрежет калитки, сдавленный смех Наташи – видимо, рыжий уже тискал ее.

– А, ты уже здесь? – подходя, спросила Наташа, без удивления спросила.

– Как видишь.

– Надолго расположился?

– Как получится.

– Ну, что ж... Спокойной ночи.

Наташа повозилась с замком, открыла дверь, пропустила рыжего вперед и, закрыв за собой дверь, задвинула изнутри щеколду – Амок хорошо слышал ее ржавый скрип. Что-то бормотал рыжий, потом из комнатки послышалась возня – видимо, он открывал бутылку, Наташа искала какую-то закуску. Свет они не включали, но тонкую цветастую шторку задернули. Амок отвернулся от окна, выходившего прямо на него.

Ночь была душная, форточку Наташа открыла, но в комнате молчали, шепот он бы услышал, как услышал глухой стук стаканов. Потом звякнула тарелка, опять звон стаканов. И, наконец, наступила тишина.