— Я мог бы также работать в какой-нибудь американской фирме.

Он покачал головой:

— Так полагают все французы. Но спустя полгода они возвращаются на родину — все, кроме лауреатов Нобелевской премии и булочников. Между Стокгольмом и круассанами очень мало реальных возможностей. Ученые приспосабливаются, но следует отметить, что Их очень уважают в Америке. Здешние предприятия не похожи на европейские конторки. В конце концов, некий двуязычный француз хочет покинуть соотечественников, а что же останется им?

Чтобы отомстить за мой выпад против психиатров, он решил поиздеваться надо мной, высказав мне убийственные доводы. Я не был ни будущим лауреатом Нобелевской премии, ни специалистом по слоеным пирожкам с яблоками. Значит — на выход!

Вечером я набросился на чемоданы. Я готов был разреветься, как наказанный мальчик. Мне не с кем было поговорить. С самого детства мне приходилось самому решать свои проблемы. После моего отъезда из Америки никто обо мне не вспомнит. Ландлер, на выход! А если я уеду отсюда до финального праздника? К чему было и дальше выносить это барбекю?

Чтобы не упрекать себя потом, я перебрал в уме всех женщин. Я был не в состоянии «украсть» Джуди, ей нужен был сильный мужчина. Я таким не был и не хотел им становиться. Что касалось Катарины, то после того, как Рой объявил о ее размещении в квартире в Лос-Анджелесе, она не отходила от него ни на шаг. Я снова почувствовал сильное сожаление. Когда я в молодые годы ездил по США, ведь можно было найти какую-нибудь девушку, пусть скромную, и жениться на ней. Я зажил бы тогда простой жизнью, стал бы работником физического труда. Но, помимо моего желания коллекционировать дипломы, десять лет тому назад я еще верил во Францию и полагал, что меня там заметят благодаря моему международному опыту. Может, я выбрал не то предприятие? Может, постучался не в те двери?

Было слишком поздно нырять в мир гаитян, пуэрториканцев, мексиканцев, смешиваться с наркоманами, авантюристами, сезонными рабочими для того, чтобы упасть на самое дно. Я был слишком белокож, слишком чист, слишком воспитан, слишком привязан к моей ванной комнате, пусть и старенькой, и к страховке. Я был зомби, которому внушили американскую мечту, но который не хотел отказываться от европейских привычек.

Вечером мы ели нарезанных кусками омаров с растопыренными клешнями, но лежавшее на тарелках мясо из этих клешней меня раздражало. У них было все — деньги, женщины, баснословные должности! Я ненавидел наследников, этих привилегированных людей, которым с генами передавались и материальные блага. Они никогда не подвергались риску, им вручалось состояние, имя и техническое обеспечение в качестве премии. Мне пришла в голову смутная мысль о самоубийстве — так, в качестве умственного кокетства. Но немедленно отмел ее, я слишком боялся смерти. Из-за того что я часто рассказывал свои выдумки, сам в них и поверил. А сегодня вечером я упал с высоты. Что оставалось делать, чтобы не быть сбитым с толку открывшейся мне, отрезвленному, истиной? Улыбаться? И я улыбался.

Предпоследний день был посвящен соревнованиям, которые проходили в радостной атмосфере. Эта шайка относилась к турниру серьезно. Мне один раз пришлось поработать судьей. Я исполнял свои обязанности с достоинством и глубокой скукой.

Детишки богачей развлекались. Рыжеволосый гигант Рони играл совсем неплохо, у него были определенные способности. Кэти старалась подражать Крис Эверт-Ллойд[10](так она сама сказала), у нее получались укороченные удары Крис, но никак не шли ее кроссы. У меня больше не оставалось никаких шансов добиться успеха среди них. В конце соревнования, которое выиграли Рой, Рони и Милдред, я отыгрался, выиграв у Роя. После обеда мы все отправились в район Севентин Майл Драйв в гости к приятелям Харта.

Это расположенное у подножия гор имение лежало в самом центре парка, объявленного национальным заповедником. В бинокль, установленный на вращающемся штативе, можно было увидеть плескавшихся в море тюленей и чаек. У хозяина был сероватый цвет лица и слегка пожелтевшие белки глаз. Он проявлял бившую через край приветливость, а его жена постоянно вертелась среди гостей, бросая направо и налево «извините, извините». Большая поляна была заставлена столами со снедью, на больших шампурах крутились целые туши баранов. Время о времени их поливали. Это был блеск Запада, а точнее, Дальнего Запада. Оркестр из пяти человек в ковбойских нарядах играл народную музыку, эти мелодии нагоняли на меня грусть. Я был там всего лишь бедным и завистливым европейцем, которого вежливо выкинули прочь. Я бродил по лужайке, подходя к разным группам. Рой больше мною не занимался, не перечислял мои дипломы, не хлопал меня дружески по спине, не подталкивал меня к другим людям, объясняя, что я — настоящий гений и я говорю по-английски как истинный англичанин и что у меня международный размах, «столь редко встречающийся среди французов». Он меня бросил. Эфемерная дружба, которой он ко мне воспылал, улетучилась. Мысль о предстоявшем отъезде приводила меня в отчаяние. Почему я никому не нужен?

Когда оркестр заиграл известные мелодии Элтона Джона, у меня перехватило дыхание. Я никогда больше не увижу «голубые глаза» американок. А что, если я прицеплюсь к Джуди, выдумаю какую-нибудь душераздирающую историю, чтобы она пригласила меня пожить у нее? Но у Джуди уже было достаточно неприятностей с мужем, ей не нужны были больше ни жалобы, ни закомплексованные мужчины вроде меня. А Кэти? Она на меня больше даже не смотрела. Я подошел к столу, где на подносах лежало множество горячих пирожков с начинкой. Я стал рассеянно их жевать. Через несколько дней я снова увижу старого Жана. Этот насмешник посмеется надо мной и над моей богатой невестой, «которая передумала, не так ли? Между нами говоря, это меня ничуть не удивило. Ты недурен собой, но будь я женщиной, я шарахалась бы от тебя, как от чумного». Я останусь в Париже в августе, буду смотреть старые фильмы в киношках на левом берегу и буду один возвращаться домой.

Здесь обо мне забыли. Я уже был стерт из мыслей Роя и остальных. Я словно стал прозрачным.

Я снова видел перед собой лестницу дома в Париже, входная дверь на ночь не закрывалась, поэтому туда заходили развлечься бродяги и расписывали стены граффити. Никто не думал вызывать полицию. Стены все больше и больше покрывались надписями типа: «Самое главное — это задница», «Да здравствуют настоящие придурки».

Я мечтал о том, чтобы ездить на лимузине с шофером, а буду вынужден снова оказаться в этом доме, в этих пробках, в своей недавно подвергшейся нападению вандалов машине, под огнем сарказма дяди Жана… Он постоянно станет напоминать мне, что для того, чтобы стать американцем, мало быть похожим на него внешне. Мне придется снова выслушивать: «Довольствуйся местом, которое ты занимаешь в своей компании. Ты считаешь всех, кто тебя окружает, глупцами, Это станет известно, и они тебя возненавидят!»

Я на секунду закрыл глаза.