— Мне нравится ваш акцент, — продолжила она — Наверное, ваша мать была англичанкой…

— Моя мать? Нет.

Я еще не успел рассмотреть возможность иметь мать-англичанку. Это было бы шикарно. Но и проверить это было бы намного проще, чем прошлое родившей меня немки.

— Во всяком случае, у вас не французский акцент!

— Возможно, вам редко приходилось слушать моих соотечественников. Я должен иметь легкий акцент.

Я предпочел казаться скромным. Но сколько же мне усилий пришлось приложить, чтобы избавиться от этого акцента! Я смыл его своим потом.

Мы замолчали, атмосфера стала напряженной. Зачем она сюда пришла? Найти друга, развлечение, составить себе компанию?

— А не прогуляться ли нам, Энджи? Ночь так прекрасна.

— Хорошая мысль, — сказала она покладисто.

Чтобы не разбудить других гостей и не привлечь внимание соседей, мы на цыпочках вышли в коридор. Пройдя через внутренний дворик и обогнув бассейн, мы вышли на опушку перед теннисными кортами. Вдали чернел лес, луна освещала нас серебряными лучами. Энджи остановилась, подняла вверх лицо и закрыла глаза.

— Луна наполняет меня тревогой, — сказала она — С самого детства. Посмотрите, если бы я была статуей на кладбище, я бы вам понравилась?

— Вы слишком мрачны, Энджи. Откройте глаза и пойдем прогуляемся.

— Нет. Я должна высказать мысли, которые меня путают.

Она была высокой, стройной, ее профиль четко вырисовывался на черном бархате неба. Ее нездоровое заигрывание с луной смущало меня. Я взял ее за плечи.

— Посмотрите на меня!

Она открыла глаза.

— Эрик, вы тоже белый…

— Для того чтобы доказать, что мы живы-здоровы, я вас сейчас поцелую. Обещаю, что вам больше не будет казаться, что вы гуляете среди могил. Согласны ли вы на поцелуй?

Она слегка пожала плечами и стала неподвижно ждать. Я прижал ее к себе и поцеловал. Ее полуоткрытые губы были безразличны, но потом она внезапно с неожиданной яростью оттолкнула меня.

— Вы не имеете права пользоваться моей слабостью.

Пользоваться? Это слово прозвучало как пощечина.

— Вы жестоки, я хотел лишь утешить вас.

— Какого черта? — воскликнула она, — Я не хочу, чтобы меня утешали!

— Почувствовал вашу грусть и возжелал вас.

— Вы не имеете права желать меня. Ни желать утешить меня. Ни предполагать, что я грустна. Я ничего не желаю!

— Вы пришли в мою комнату, чтобы поговорить со мной. Мы гуляем, я поддался порыву.

— Я ненавижу этот ваш порыв.

— Возможно, на других вы производите впечатление вашими перепадами настроения и вашими капризами. А мне на это наплевать. Вы всего лишь избалованный ребенок, я вас больше никогда не увижу. Тем лучше!

Я оставил ее под насмешливой луной, вернулся в свою комнату разделся и лег в постель. Я был унижен, эта девка играла со мной. Устраивала ли она такой цирк с Роем?

Ночь выдалась тяжелой. Я зажег лампу на ночном столике, встал и, блуждая среди этого шикарного убранства, вспомнил о своей квартирке на улице Акаций, куда мне вскоре предстояло вернуться.

Дядя Жан сдавал мне ее по такой же высокой цене, как и любому клиенту, присланному агентством. Я существовал на площади в пятьдесят квадратных метров, окно моей комнаты выходило в темный двор. «Не жалуйся, зато у тебя нет шума», — повторял дядя. В тот вечер, когда я решился на эту отчаянную вылазку в США, мне захотелось все продать. Я спустился в подвал, два моих запыленных чемодана вызвали у меня отвращение. Перспектива этого путешествия заставляла меня ненавидеть эти дешевые украшения. Мне хотелось выбросить мои вещи, вообще все. Когда я все-таки лег, меня долго изводил единственный на весь квартал комар. Стремясь его прихлопнуть, я сильно ударил себе по щеке, но промазал. Этот садист продолжал летать надо мной и умудрился даже укусить меня в нос. Не стоило поддаваться той грустной реальности, которая ждала меня по возвращении.

Сегодня вечером я был в Калифорнии и хотел там остаться. Борьба предстояла нелегкая. Это было все равно что пожелать искупаться в бассейне, где на вас уже точат зубы пираньи…

Я продолжал бороться со временем, я чувствовал на себе груз бесцельно проведенных дней. Я быстро привык к роскоши, к ярким рассветам, к пробуждениям под звуки теннисных мячей. Я поднимался с роскошной кровати и шел принимать душ в ванной комнате, отделанной бежевым мрамором. Я натягивал халат вызывающей нежности. Я пресыщенным взглядом осматривал стол в столовой: стопки тостов, блюда, полные вареных яиц, печенья, горячие хлебцы и варенье, фрукты. Я пил крепкий кофе, который Альфонсо готовил специально для меня и подавал его мне, заговорщицки подмигивая. Затем я выходил на площадку, где мне выбирали партнера. Мною все меньше и меньше интересовались, я был залетным гостем. «А этот француз очарователен, не так ли? И так умен». Да, как собака, которую научили служить.

Энджи уехала, я старался не думать о ней. Приехали новые пары. Я обратил внимание на высокого коренастого мужчину. Мне показалось, что я видел его фотографию в каком-то экономическом журнале. Он действительно оказался главой одной всемирно известной фирмы, которая специализировалась в производстве и продаже антиаллергенного мыла. Мне никак не удавалось завязать с ним разговор: он начинал слушать меня, а потом на середине моей фразы вдруг с улыбкой уходил к другим. У них у всех был какой-то талант бросать меня на середине разговора.

Сверкающие деньки были лишены каких-либо событий, приближался день начала соревнования. Был ли у меня хоть один шанс получить от Роя приглашение пожить несколько дней у него в Лос-Анджелесе?

— У Роя сказочная квартира, — рассказала мне Кэти, — Настоящая крепость на самом верху здания. А какой оттуда вид!

Рой улыбнулся:

— Я заплатил за нее кучу денег, но надо наслаждаться жизнью, она так коротка.

Эта фраза была ножом, провернутым в моей ране. Жизнь и впрямь коротка и трудна, когда у тебя совсем мало денег. Становилось все более ясным, что мои планы сорвались. У меня больше не было никакой надежды на будущее здесь, и я уже подумывал о том, как вернусь в Париж и буду выполнят!» капризы Гарро. Я упрекал себя, обвинял в слабости. Во время частых посещений США мне следовало было попытаться сделать прыжок в неизведанное. Прожив долгие годы нелегалом, я, возможно, добыл бы нужные документы, но у меня не было бы денег на учебу. В тридцать пять лет слишком поздно теряться в Америке среди нелегальных иммигрантов. Я мечтал стать патроном, а не попрошайкой. Я уже слышал слова Гарро: «А вот и вы, великий путешественник! Ну зачем куда-то уезжать? Наша Франция так прекрасна!»

Я уже начал подумывать о том, чтобы исповедоваться Рою и в открытую попросить его помочь. После двух или трех робких попыток намекнуть об этом, я сделал вывод, что это меня ни к чему не приведет. На двенадцатый день этой борьбы между деньгами других людей и моими амбициями я был у бассейна, когда ко мне подошел Рой: