Тук, тук. Стук палки отдавался во всем моем теле.

— Ну, и что вы об этом думаете? Нильс, я же с вами разговариваю!

Кем был мой дедушка? Безумцем, несчастной жертвой или соучастником двойного убийства? Мне никогда этого не узнать.

— Я не знаю, Катрин. Может быть…

Я уже не так слепо доверял своей медицинской энциклопедии с тех пор, как нарвался с диагнозом «шизофрения». Но все-таки мне показалось, что в разделе о паранойе я когда-то читал то, что могло относиться к мадам Лакруа. «Параноик характеризуется упрямой убежденностью в том, что с ним поступают несправедливо. Он то и дело бранит самого себя, но при этом очень обидчив. Он недоверчив, весьма логично интерпретирует факты, при этом их извращая. Он становится невыносим для окружающих и в конце концов начинает всех мучить. Случается, что он даже мечтает разрушить весь мир!»

— Почему бы вам не бросить эту историю, Катрин? — спросил я, когда мы вышли. — Если вы и вправду хотите стать охотницей за тайнами, сосредоточьтесь на ваших изысканиях. Железная Маска, дитя в крепости Тампль, язык этрусков — вот они, настоящие загадки.

— О вкусах не спорят, Нильс. Лично я всегда предпочитала Александру Дюма Жоржа Сименона.

— Да что ж такое вы надеетесь обнаружить касательно мадам Лакруа?

— Соланж убеждена, что ее мать убила ее отца. Между прочим, она думает, что если снизу доверху перерыть весь домик, в котором ее мать жила в Сюрени, можно найти доказательства.

— Почему бы Соланж не сделать этого самой?

— Дом вместе с обстановкой сдан одной старой паре. Это друзья мадам Лакруа.

Я насторожился еще больше. Не нравилась мне эта история.

— Бросьте вы это, Катрин.

— Откройте мой рюкзак, — скомандовала она. — Достаньте портмоне. Взгляните. Там фотография… внутри…

— На которой Жан-Мари? — спросил я тоном, в котором невольно прозвучала придирчивая неприязнь.

Катрин разобрал смех:

— Да нет, глупый вы человек! Другую посмотрите, черно-белую. Это фото отца Соланж.

И Катрин объяснила: она собралась отнести это фото тому колдуну, о котором она мне рассказывала.

— Только не говорите, что он разыскивает пропавших! — взмолился я.

— Во всяком случае у него прекрасная репутация. Вообще-то я все равно собираюсь к нему за материалом для магистерской диссертации. Его зовут Фромон. Его отец, дед и прадед были колдунами.

— Есть в мире темные зоны, Катрин, исчезновения, колдуны, лучше туда не соваться…

— Если вы дрейфите, это ваша проблема. Я не просила вас идти со мной.

Уловки Катрин были такими топорными, что не заслуживали даже разоблачения. Вот почему в конце концов я поехал с ней.

— Вы по-прежнему не водите? — спросила Катрин, садясь за руль.

— Я не люблю машин.

— Ну да, кроме ваших «Динки».

Фромон жил на большой ферме, с виду как крепость, неподалеку от пуатевинских болот. В квадратном дворе, куда мог зайти всякий кто захочет, между стогом скошенной травы и старым, изъеденным ржавчиной трактором поклевывали зернышки несколько кур. Заходя, мы пересеклись с женщиной, которая тут же надвинула глубоко на нос черную шляпку и повернулась к нам спиной.

— Полагаете, она приходила за советом? — спросил я у Катрин.

Я прошел дальше во двор. Все ставни фермы были закрыты. Открытым оставалось лишь окно на двери в кухню, застекленное, но темное, словно мертвое око. Я постучал в его квадратик, раз, другой.

— Никого нет, — сказал я Катрин.

Она подошла и забарабанила в дверь. Тогда до нас донесся отчетливый звук — стул скрипел по полу. Там кто-то вставал. Но дверь по-прежнему оставалась запертой.

— Есть там кто? — крикнула Катрин.

В ответ раздался лязг железа. Это снимали цепочку. Дверь полуоткрылась. Ослепленные белым мартовским небом, мы, оказавшись в совершенно темной комнатке, не разглядели сперва ничего, кроме двух глаз — а точнее сказать, полутора глаз, поскольку левый был наполовину закрыт.

— Вам чего? — хрипло проскрипел голос — ни мужской, ни женский.

— Мы хотели бы видеть мсье Фромона, — ответил я.

— Че-чего вам от него надо?

— Нам сказали, что он разыскивает пропавших.

— Вам наврали, — сказал старик, который несомненно и был мсье Фромоном.

Он собирался было захлопнуть дверь, но Катрин просунула ногу в щель, не дав ее закрыть.

— Да минутку же, — воскликнула она, — сколько вы берете?

Хозяин помолчал.

— Смотря за что. У меня видит только один глаз. Второй — нет.

Ответ показался мне не слишком ясным. Однако Фромон отошел от двери, и мы смогли войти. Старик отступил вглубь комнатки, волоча ногу. Он выглядел безобразно, от одежды пахло затхлостью. Лицо он прятал в темноте и часто прикрывал рукой.

— Вот, — сказала Катрин, положив фотографию на стол. — Нам нужно разыскать этого человека или узнать, что с ним случилось.

Фромон приковылял к нам, все еще прикрывая лицо. Он склонился над фотографией, будто изучая ее, а потом изрек невероятную фразу:

— Надо искать на чердаке.

Меня прошиб холодный пот.

— Этого человека надо искать на чердаке? — спросила немного удивленная Катрин.

Молчание.

— Чердаке дома на улице Распятия, в Сюрени? — настойчиво спрашивала Катрин.

И тут взгляд колдуна огрел меня словно хлыстом.

— Где он, отец твой? — спросил он. — А мать твоя, она где?

Катрин не хотела отступать. Поборов волнение, она упорствовала:

— А человек на фотографии?

Фромон яростным движением швырнул нам фотографию и стал отступать в глубину комнатки, бормоча стонущим голосом:

— Наказание, мщение. Мертвецов — мертвецам, но уже пробил час. Царствие мое не от мира сего. Так сказал Господь, а Господь — это кое-что.

Я прошептал на ухо Катрин:

— Пойдемте же.

Но Катрин уже подобрала фотографию и снова спросила:

— Об этом человеке, о нем вы что-нибудь знаете?

Старик вдруг завопил во всю мочь:

— Убирайтесь вон, сволочи, ублюдки, сучьи дети, вон отсюда, вон!

На сей раз Катрин, несомненно, получила сразу немало материала для своей магистерской диссертации. Я уже вышел, и она догнала меня во дворе. Я же мало-мальски успокоился, лишь когда мы отмахали добрый километр от фермы Фромона. Безумцы, нищие духом и дети видят нечто такое, чего не видим мы. Фромон прочел меня всего как открытую книгу.

— Так это правда, вы на самом деле сирота? — вдруг спросила Катрин.