— И вдруг, — завершила Катрин, — ему пригрезилось детство, и он увидел себя самого в Комбре, в воскресенье, когда его тетушка Леония дала ему попробовать кусочек «мадлен», обмакнув его в чай. Марсель Пруст, искатель загадок!

— А вот если б та же «мадленка» вызвала в памяти образ тетушки Леонии, подсыпающей мышьяк в чайную чашку своему мужу, у нас был бы великий автор полицейских романов.

— Вот от какой малости зависит призвание! — воскликнула Катрин.

Я рассмеялся.

— Уже неплохо, — сказала Катрин. — Вы все чаще смеетесь…

Я почувствовал легкий укол в области сердца — должно быть, такое испытывает пробуждающаяся к жизни статуя. В рассеянности я взял с полки пару влюбленных этрусков.

— Эге, а что это с ними случилось? — удивилась Катрин. — Видок у мсье весьма помятый.

— И правда, — грустно согласился я.

И протянул статуэтку Катрин:

— Хотите, подарю?

Катрин забегала в среднем пару раз в неделю. Всегда находя какой-нибудь благовидный предлог — то-де поговорить о своей магистерской диссертации, а то предложить новую тайну.

— А знаете, я поговорила о «мадленке» с одной подружкой, — сказала она мне в тот день. — Соланж… это ее так зовут. Соланж Лакруа.

— Очень приятно.

— Сидим мы в кафе, и вот я заказываю чашку шоколада. А Соланж и говорит мне, что обожала горячий шоколад, а теперь его совсем никогда не пьет.

— Темы ваших бесед поистине имеют громадное моральное значение.

— Да знаете ли вы, почему она его никогда больше не пьет? — спросила Катрин.

— Рассказывайте скорей, а то я всю ночь не засну.

— Потому что это ввергает ее в печаль, — торжествующе закончила Катрин.

— Ах вот как?

— Да, Нильс, это и есть загадка Марселя Пруста! То же самое, только наоборот. Горестная тайна…

Я пожал плечами.

— Бедняжка моя Катрин, тут нет ничего таинственного. Ваша подруга Соланж обожала горячий шоколад, когда была малышкой, и ее мамочка поила ее им каждое утро. И вот однажды, когда Соланж сидела на террасе какого-нибудь кафе вместе со своей матушкой, подругой матушки и дочерью этой подруги, которая была тогда лучшей подругой Соланж, назовем-ка ее Аделаидой, они заказали шоколаду на всех. Принесли шоколад, горячий, густой. Но с пенкой! Потому что официант забыл его процедить. Соланж пить шоколад отказалась. А ее матушка была очень-очень недовольна и назвала ее капризной девчонкой.

Я нес эту чушь, а Катрин слушала, разинув рот от изумления.

— Мадам Лакруа заставила Соланж выпить шоколад, причем немедленно и быстро. Несчастная крошка послушалась, и тут ее одолел ужасный приступ рвоты. Ее стошнило прямо на Аделаиду. С того дня мадам Лакруа в ссоре с подругой, и Соланж больше не встречалась с Аделаидой. С тех пор ей так и не удалось найти столь же милую сердцу подружку для игр, и она провела унылое и одинокое детство, что оказало значительное влияние на ее физическое и психическое развитие.

Катрин расхохоталась от души.

— И поэтому дорогая подруга Соланж Лакруа больше не пьет шоколада.

Я думал, что больше никогда не услышу ни слова о шоколаде Соланж, — но я ошибался.

Прошло еще немного дней, и вот Катрин заявилась ко мне вместе с подругой.

— Соланж Лакруа. Помните?

Это была юная блондинка, которая держалась так важно и при этом неестественно застенчиво, что я сам поневоле смутился.

— Должно быть, я вас беспокою, — прошептала она. — Катрин сказала мне, что я могу… Но вы, конечно, заняты работой.

И она повернулась к двери, чтобы уйти.

Катрин округлила глаза и посмотрела на меня: это значило, что я должен попросить ее остаться.

— Я действительно занят работой, — сказал я, — но все-таки могу предложить вам чашечку… Думаю, не шоколада?

Соланж издала жеманный смешок.

— Ой, уж не знаю, что вам рассказала Катрин…

— Что этот напиток вызывает у вас депрессию.

Она рассмеялась, и ее белокурые кудряшки вспорхнули вверх.

— Для вас, я слышала, любой человек представляет собой тайну, — продолжала она. — И, думаю, вы правы. Мне пришлось передумать о себе немало плохого. Но так бывает, если не хватает ума. Чувствуешь что-то такое, а объяснить не можешь, правда?

Она с такой жадностью ждала моего одобрения, что мне оставалось лишь пробурчать неопределенное «да».

— Я перечитала страницы Марселя Пруста о печеньке «мадлен». Какие, правда, чудесные слова, и точно о том самом, что говорили вы. Пруст сумел расшифровать загадку, но я ведь не Пруст. И даже не профессор Азар! Катрин рассказывала мне, как лихо вы раскрыли все, что случилось с ее братом, и как разыскали Поля Дюверня. Это потрясающе. Для этого действительно надо иметь сверхъестественную интуицию.

Вот как много наговорила Соланж Лакруа необыкновенного и прекрасного. Но такой ворох комплиментов, особенно в присутствии Катрин, не стану скрывать, был мне приятен. А посему я предпринял несколько вежливых шагов.

— Что ж, — сказал я, — расскажите мне, что с вами происходит, когда ароматный дымок от чашки шоколада щекочет ваши ноздри? Вы рыдаете?

Соланж сочла за лучшее рассмеяться, хотя все тем же слегка натужным смехом.

— Нет-нет, не так! Просто отчего-то хочется плакать, я чувствую необъяснимую печаль…

— Которая не вызывает у вас никакого воспоминания? — спросил я, вдруг заинтересовавшись.

— Поделившись этим с Катрин, я потом поразмыслила и, уж признаюсь вам во всем, провела эксперимент.

— Вы сварили себе шоколад, — подтрунил я.

— Вот именно. И выпила его.

— И что, и что? — жадно спросила Катрин.

— Мне кажется, я видела сцену, как будто нарисованную. Немного вроде того, как рассказывает Марсель Пруст. Что-то очень давнишнее… Там была садовая мебель, белая, зеленые деревья, увитая плющом беседка. Улица де Севинье! Вот такие слова пришли мне на память: улица де Севинье. Мама любила ходить туда, в чайный салон на улице де Севинье.

— И там ты вполне могла пить и шоколад, — вмешалась Катрин, пожелав превзойти меня в охоте за тайнами.

— Мама иногда брала меня с собой туда, на улицу де Севинье. Мы заказывали шоколад, немного горьковатый и густой, им как раз и славилось заведение. Несколько лет назад, когда салон еще не закрылся, я пила его. Думаю, что впервые почувствовала такую тоску именно там, когда пила шоколад.

— Напрашивается вывод, — продолжала Катрин с интонацией Шерлока Холмса, объясняющего суть дела доктору Ватсону, — что твоя тоска-печаль связана с чем-то, что случилось в чайном салоне, когда ты была ребенком.