Ну, вместе и вместе, какая разница, если по сути ничего не меняется, просто фальшивых и вынужденных жестов, избегания и многозначительных проходов с умным видом мимо друг друга становится меньше. Хотя, конечно, другой человек, как хорошо к нему ни относись, это почти всегда дополнительный груз. Обуза. Его нужно учитывать, даже если общение необязательно и редко: словно бы возникает дополнительный, ещё один канал вторжения во внутренний мир. Точно одной открытой форточкой вовне становится больше. Так ведь оно и есть.

У Пушкарёвой и Тургояк были свои резоны к устойчивости триумвирата, сложившегося за пару последних лет. И, если совсем откровенно, Инна Бендер уже тогда была самым слабым, самым необязательным звеном этой милой компашки. Отрезанным ломтем.

Возобновившуюся «дружбу народов» отметили совместными гуляниями по околотку и играми возле подъезда – интимность встреч на пятом этаже оказалась расширена (и слегка нивелировалась) вторжением в пленэр «прочих» и пришлых людей – Лены Соркиной, Тани Мельниковой и прочих девчонок первого, второго и даже третьего подъезда[12], а также соседок из пятиэтажки напротив. Вася чувствовал себя предводителем этой компании, красным знаменем девичей стайки, так как соперников у него не оказалось: девочки приняли его за своего, а других претендентов на место водителя в этом кругу попросту не было. Баба Паша радовалась постоянному шуму детей вокруг, постоянно впадая в умиление.

– О, вижу-вижу, вся галашка в кучу, талашится у околицы!

Торец общей хрущобы казался идеальным местом для игр с мячом: покрытый морщинистыми плитами, похожими на не до конца расправленные простыни, неровный бок дома делал траекторию мяча, от него отскакивающего, непредсказуемой. Важно кинуть его как можно выше, примерно на уровень второго этажа (там, где за непроницаемым бетоном располагалась квартира Тургояк), а затем подскочить, чтобы мяч пролетел между ног. И так по очереди.

Были и другие игры, от пряталок до штандера: ведущая становилась в центр круга и подбрасывала мяч как можно выше, при этом выкрикивая имя сменщицы. Пока та ловит мяч, все разбегаются как можно дальше, замирая, когда мяч будет пойман новым ведущим для того, чтобы «забашить» им следующую жертву.

– Слепая курица на солнце жмурится…

– Слепая курица на солнце жмурится…

– Слепая курица на солнце жмурится…

Играли, конечно же, и в «Слепую курицу», и в классические классики, а также в резиночку, но это уже возле подъезда, под приглядом бабы Паши и её взрослой дочери Любки – пьяницы с красным, пропитым лицом, жившей на материнскую пенсию. Поговаривали, что недавно Любка сошлась с Тараканом – одиноким мужиком непонятной этиологии (получившим кличку за густые усы, уже тогда, в самом начале восьмидесятых, казавшихся старомодными), и теперь они живут душа в душу, пропивая старухины деньги. Хотя, вполне возможно, это лишь сплетня неадекватной бабы Паши, поскольку вместе Любку и Таракана никто никогда не видел, а полуслепая Параша славилась повышенной подозрительностью.

– Тараканы-то из-за стены от маланцев так и ползут, так и ползут, день и ночь…

– От кого, баба Паша? Каких таких маланцев?

– Да от евреев, будь им неладно, Христа нашего сгубили, неврюи.

– А вас, баба Паша, спрашивают?

– Нет.

– Вот и молчите.

– Ладно.

Баба Паша простодушно антисемитствовала, намекая на соседство Бендер за общей подъездной стеной. Насекомые были общей бедой местного общества, с ними боролись, замазывая в квартирах все возможные щели в полу, в ванных комнатах и туалетах, однако над Парашей только смеялись: тараканы ползли отовсюду, избавиться от них практически невозможно, так как в подвале пятиэтажки почти всегда стоит в человеческий рост вода центрального отопления, которую, как трубы ни ремонтируй, никуда не уходит, создавая субтропический микроклимат. Порой мёртвая эта вода вела себя точно живая, даже если молчала настойчиво, вздрагивая и вздыхая лишь по ночам старым аглицким привидением.

Из-за чего к тараканам и клопам (а топили зимой просто нещадно, из-за чего, несмотря на фабричные выбросы в чердачинский воздух, форточки не закрывались) добавлялись комары, игравшие в собственный штандер в невысоких подъездных углах.

Когда комары скапливались на потолке родительской спальни (именно там их было особенно много), Вася звал Ленточку с диванной подушкой, которую они и подкидывали параллельно потолку, увеличивая, таким образом, «площадь захвата» (рабочий термин стихийных дезинсекторов), чтобы одним ударом придавить как можно больше злодеев. Так они и прыгали с кровати на кровать, пока потолок не становился свободным (но не чистым, в крапинку – из-за следов массового кровопролития). И тогда Ленточка предложила всасывать кровососущих пылесосом «Тайфун».

Уже очень скоро стало понятным, почему раньше (с самого заселения дома) их квартира никому не принадлежала, но была отдана общежитию неприкаянных медсестёр, – гигиенически она выходила ниже допустимых норм, и начальство, выдавшее некондиционные квадратные метры «молодым специалистам», попросту закрыло на это глаза, как и Васины родители, понимавшие, что альтернативой такой «отдельной жилплощади» было бы многолетнее ожидание в очереди на получение[13].

Потом, разумеется, в жизни Васи были другие дома и квартиры, города и даже страны, но, идеально вписанный в пыльный окоём Куйбышева «без права обмена», Вася никогда и нигде не чувствовал себя так хорошо и просто. Соприродно тому, что вокруг.

Может, это и есть «чувство родины», углубляющей любой, даже самый плоский ландшафт типа степного до состояния Марианской впадины, прорастающей внутри извилин корнями в самое средостенье тела и в душу?

Васе и правда казалось, что подвал их подъезда, на самом-то деле вход в старинный замок, затопленный при отступлении. Кто и зачем затопил фундаменты, Вася не знал, но грезил, не закрывая глаз, прозревая под свинцовой водой своды и тайны средневековой крипты. Ему тогда повсюду мерещилась готика, даже когда, будучи у Пушкарёвой, он смотрел в окно её комнаты на окоём, то почему-то видел, как из-за сонной лощины промзоны, там, где старые клёны и тополя у железнодорожного полотна обозначают линию отреза, встают, возникают из воздуха фигуристые башни. Такие реальные, что даже странно, что больше их никто не замечает.