окружили Лясново. Ваши войска стояли несколько вдалеке от Лясново, мы были окружены, создалась паника, пока можно было, артиллеристы отстреливались, отстреливались, а потом они исчезли, не знаю куда. Я ушел от них. Я находился в машине командира дивизии, я ждал его. Его не было. В это время ваши войска стали обстреливать остатки нашей 14-й танковой дивизии. Я решил поспешить к командиру дивизии, чтобы принять участие в обороне. У моей машины собрались красноармейцы, обозники, народ из обозных войск. Они стали просить меня: «Товарищ командир, командуй нами, веди нас в бой!» Я повел их в наступление. Но они испугались, и, когда я обернулся, ро мной уже никого не было. Вернуться к своим уже не мог, так как ваши минометы открыли сильный огонь. Я стал ждать. Подождал немного и остался совсем один, так как те силы, которые должны были идти со мной в наступление, чтобы подавить несколько ваших пулеметных гнезд из 4–5, имевшихся у вас, что было необходимо для того, чтобы прорваться, этих сил со мной не оказалось. Один в поле не воин. Начало светать, я стал ждать своих артиллеристов, но это было бесцельно, и я пошел дальше. По дороге мне стали встречаться мелкие группы, из мотодивизии, из обоза, всякий сброд. Но мне ничего не оставалось, как идти с ними вместе. Я пошел. Все начали переодеваться, я решил этого не делать. Я шел в военной форме, и вот они попросили меня отойти в сторону, так как меня будут обстреливать с самолета, а следовательно, и их будут обстреливать. Я ушел от них. Около железной дороги была деревня, там тоже переодевались. Я решил присоединиться к одной из групп. По просьбе этих людей я обменял у одного крестьянина брюки и рубашку, я решил идти вечером к своим. Да, все это немецкие вещи, их дали мне ваши, сапоги, брюки. Я все отдал, чтобы выменять. Я был в крестьянской одежде, я хотел бежать к своим. Каким образом? Я отдал военную одежду и получил крестьянскую. Ах, нет, боже мой! Я решил пробиваться вместе с другими. Тогда я увидел, что окружен, идти никуда нельзя. Я пришел, сказал: «Сдаюсь». Все!..

Я не хочу скрывать, что это позор, я не хотел идти, но в этом были виноваты мои друзья, виноваты были крестьяне, которые хотели меня выдать. Они не знали точно, кто я. Я им этого не сказал. Они думали, что из-за меня их будут обстреливать… Они виноваты в этом, они поддерживали крестьян. Крестьяне говорили: «Уходите». Я просто зашел в избу. Они говорили: «Уходи сейчас же, а то мы донесем на тебя!» Они уже начали мне угрожать. Они были в панике. Я им сказал, что и они должны уходить, но было поздно, меня все равно поймали бы. Выхода не было. Итак, человек должен бороться до тех пор, пока имеется хотя бы малейшая возможность, а когда нет никакой возможности, то… Крестьянка прямо плакала, она говорила, что убьют ее детей, сожгут ее дом».

На вопрос, как с ним обращались немецкие солдаты, когда брали в плен, Яков ответил: «Ну, только сапоги с меня сняли, в общем же, я сказал бы, неплохо… Со мной обращались хорошо, ничего не могу сказать. Мои сапоги понравились людям, но я не сержусь, ведь это, в конце концов, трофеи, пожаловаться не могу… Когда я пришел и сдался в плен, я был в крестьянской одежде и в сапогах, но на следующее утро сапоги у меня забрали. Мне было немного неприятно, но я не так уж сердился. Раз взяли, значит, взяли… Сапоги мне дали, эти, конечно, хуже, но для меня они лучше, потому что не жмут».

Можно себе представить, какое унижение испытал сын вождя, когда оказался в плену, да еще вынужден был предстать перед немецкими офицерами в немецкой солдатской форме с чужого плеча, в стоптанных сапогах. На допросе он признал, что Красная армия оказалась не готова к схватке с вермахтом: «Дивизия, в которую я был зачислен и которая считалась хорошей, в действительности оказалась совершенно неподготовленной к войне, за исключением артиллеристов, потому что переходы совершались плохо, сплошная неразбериха, никаких регулировщиков, ничего… вы уничтожали бронемашины по частям». Яков считал, что советские войска обладали хорошим вооружением, но не умели им как следует пользоваться. По его словам, дивизия была разгромлена главным образом усилиями люфтваффе, уничтожившего до 70 процентов ее танков.

На допросе Яков твердо отстаивал марксистские догмы. Но вынужден был признать, что фактически его вынудили сдаться в плен крестьяне, которые грозились выдать его немцам. Немецкие офицеры все интересовались, как кулаки и их дети, пострадавшие при советской власти, будут теперь сражаться за эту власть. Один из офицеров спросил Якова, не считает ли он, что «кулак защищал свою собственность в бывшей Русской империи, или же немецкий крестьянин защищает теперь свою собственность только потому, что он еще является собственником, у нас в Германии ведь существует частная собственность, а в России она упразднена». Сын вождя решительно возразил: «Вы забываете, кулак — это одно, а его дети совсем другое, они воспитаны в совершенно ином духе. В большинстве случаев дети отказываются от таких родителей».

Тогда немец ехидно осведомился: «Считаете ли вы, что последние годы в Советском Союзе принесли рабочему и крестьянину преимущества по сравнению с тем, что было раньше?»

«Безусловно!» — выпалил Яков.

«Но мы не видим здесь никаких поселков для крестьян и для рабочих, никаких фабрик с прекрасными цехами, — бесстрастно отметил немец. — Все здесь так примитивно, как не было в Германии даже при социал-демократическом правительстве».

Джугашвили в ответ использовал старый прием советской пропаганды: «Спросите их, как было при царизме, спросите их, они вам ответят».

«За эти долгие годы можно было сделать бесконечно больше, чем сделано, — заметил немецкий офицер. — Стоит только сравнить с тем, что было сделано в Германии за гораздо более короткий срок. Чего только там не было сделано для рабочего человека — во всех отношениях».

Яков возражал в духе «Краткого курса истории ВКП(б)» или, как мы сказали бы сегодня, в духе маоистской концепции «опоры на собственные силы»: «В России построили собственную промышленность. Россия почти ни от кого не зависит… У России есть все свое, может быть, это делалось за счет недовольства, за счет крестьян, за счет рабочих, и вполне возможно, что часть населения недовольна».

«Но для рабочего ничего не сделано, — перебил Якова капитан Ройшле. — Ведь всегда говорят: армия крестьян и рабочих».

«Эта самостоятельность