ведь для них, — не смутившись, продолжал старший лейтенант Джугашвили, — самостоятельность — это значит собственная промышленность, а собственная промышленность — это все, все. Для них это делается, ибо плоды всего этого имеются уже сейчас частично, а недовольны потому, что у нас все это делается поспешно, у нас не было достаточно времени. У нас не было времени для того, чтобы раскачиваться, у нас не было времени для того, чтобы претворить в действительность все то, что было задумано, причем сделать это так, чтобы народ сам мог убедиться, на что тратились деньги, народ знает, на что шли деньги, на строительство».

Хитрый немец коммунистическим проповедям не поверил: «Но я видел эти же самые места 25 лет тому назад, во время Первой мировой войны. Тогда они выглядели более зажиточно. За 25 лет дома развалились; я знаю деревни, через которые я проезжал 25 лет назад, когда был солдатом, эти деревни сейчас пришли в упадок и обнищали. Как вы можете объяснить это?»

«Все, что вы здесь видите, — не смутился Яков, — бедная страна, здесь крестьяне не живут так богато, как, скажем, на Украине, на Северном Кавказе, в Сибири. Там хорошая, самая лучшая земля. Обратитесь к этим крестьянам, если вам удастся окончательно нас разбить. Спросите их, довольны ли они. Хорошо, вы хотите, чтобы я вам ответил. Война, в которую Россия была втянута англичанами и французами в 1914 году, эта война настолько ослабила Россию, что мы были совершенно разорены.

Неверно будет говорить о 20 годах строительства. Не было собственных кадров, не было технической интеллигенции, профессоров, учителей, за 10 лет нужно было построить промышленность и создать кадры. Разве это богатая интеллигенция? Я говорю о среднем слое интеллигенции, об учителях, крупные инженеры — это одно дело, другое дело средние руководители и инженеры, которых в России было мало. Очень мало! За 10 лет нужно было все это создать! Россия не имела никакой интеллигенции, никакой!»

Насчет того, что Россия до 1917 года не имела никакой интеллигенции, Яков Иосифович явно погорячился. Понять его можно — все-таки попал в экстремальную ситуацию, оказался во вражеском плену. Кроме того, отец воспитывал детей в духе ленинских заветов. А основоположник Советского государства, как известно, был убежден, что русская интеллигенция — это не мозг нации, а ее дерьмо. Боюсь, что столь же пещерный взгляд на дореволюционную Россию Иосиф Виссарионович привил и Василию. Тот, как и Яков, свято верил, что коммунизм — это светлое будущее человечества и что трудящиеся капиталистических стран стонут под гнетом и спят и видят, когда придет Красная армия — освободительница. Только после войны, во время службы в Германии, воочию увидел, как живут немцы, и, кажется, засомневался в безусловном превосходстве социализма. Светлана Аллилуева вспоминает о своей поездке к брату в советскую зону оккупации: «Встреча с Европой была удручающей. Проехав на машине, за неделю, от Варнемюнде и Ростока — через Берлин, Дрезден и Лейпциг до Йены и Веймара, я видела только разрушения войны и напуганных, молчаливых людей. Но дом бывшего владельца велосипедной мастерской в местечке Kyritz, где жил брат, свидетельствовал о высоком уровне жизни в гитлеровской Германии…»

Вероятно, посещением Германии навеяны следующие строки из датированного 1 декабря 1945 года письма Светланы отцу: «Папа, дай мне «ориентировку» — что же в Европах-то делается? — ничего не разберешь, все на нас фыркают и рычат».

Якову Джугашвили на допросе зачитали выдержку из трофейного письма советского лейтенанта, датированного 11 июня 1941 года. Призванный из запаса командир писал своему другу, что «хотел бы осенью поехать домой, но это удастся только в том случае, если этой осенью не будет предпринята прогулка в Берлин». Старший сын Сталина отверг мысль о том, что Советский Союз действительно собирался напасть на Германию. Он лишь предположил, что в Москве считали, что «Германия может напасть, а для того, чтобы предотвратить это, нужно было быть готовыми».

Тогда немец стал расспрашивать его о советском гербе: «Разве не бросается в глаза, что на всех знаках Советского Союза, на глобусе изображен серп и молот? Видели ли вы когда-либо, чтобы национал-социалистическая Германия изготовила глобус со свастикой? Свастика и национал-социализм — это понятия, принадлежащие одной Германии, и должны быть действительны только для Германии. Почему же Советский Союз всегда изображал земной шар с серпом и молотом? Он ведь должен был указывать на мировое господство красного правительства».

Здесь Ройшле то ли лукавил, то ли добросовестно заблуждался. Гитлер действительно не раз говорил, что национал-социализм не предназначен для экспорта. Однако это отнюдь не означало, что фюрер не стремился к мировому господству. Просто в будущей «Новой Европе» во главе с Третьим рейхом остальным государством отводилась роль простых вассалов Германии, без привнесения туда национал-социалистических порядков. Внутри страны идея мирового господства особо не пропагандировалась, и начавшаяся война преподносилась как борьба Германии за окончательное освобождение от оков версальской системы, против англо-французских, а с 41-го — и против советских «поджигателей войны» и «американских плутократов».

Яков Джугашвили отверг доводы немецкого офицера: «И все же он (серп и молот. — Б. С.) повсюду прокладывает себе дорогу. Факт остается фактом. Ведь вы первые напали, правда? Не Советский Союз первым напал на Германию, а Германия напала первой! Мне говорят, будто бы есть такая речь Сталина, в которой говорится, что если Германия не нападет первой, то это сделаем мы. Я никогда не слыхал ничего подобного! Никогда не слыхал! Это я могу сказать. Я не знаю».

На допросе Якова Джугашвили всплыл и столь актуальный для нацистской Германии «еврейский вопрос». Ройш-ле поинтересовался: «А почему ненавидят комиссаров и евреев в тех городах и селах, через которые мы прошли? Люди постоянно говорят — евреи — наше несчастье в красной России».

Яков, хоть и сам был женат на еврейке, во многом согласился с немцем: «О евреях я могу только сказать, что они не умеют работать, что евреи и цыгане одинаковы, они не хотят работать. Главное, с их точки зрения, — это торговля. Некоторые евреи, живущие у нас, говорят даже, что в Германии им бы было лучше, потому что там разрешают торговать. Пусть нас и бьют, но зато нам разрешат торговать (бедняги не знали, что такое гитлеровское «окончательное решение еврейского вопроса»! — Б. С.). У нас не разрешается торговать, если ты хочешь, можешь учиться, если ты хочешь, можешь работать, но он (еврей. — Б. С.) не хочет работать, он не умеет, он или занимается торговлей, или же хочет стать инженером, а быть рабочим, или