— С превеликим удовольствием, — тот взял листок и прочитал вслух:

Каламянковое небо над глазетовым гробум.

Я с тобою счастлив не был, не смеялся под дождем,

Не терялся в лабиринтах плотских, дьявольских утех,

И ни роз, ни гиацинтов не дарил тебе при всех,

Не гулял с тобой в Марселе, не встречал на Сен-Дени,

На истерзанной постели не писал тебе стихи.

Старый дьяк кадилом машет, стонет ветер над тобой,

И тихонько вьюга плачет над могильною тоской,

Незнакомая знакомка, нелюбимая любовь,

Перекошенная кромка, замороженная кровь.

— Посредственные стишки, господа, не находите? — слегка заплетающимся языком выговорил Синюхин, уже прикончивший вино с характерным розовым ярлыком. — И даже не стихи, скажу я вам, а так-с, словеса рифмованные, и притом весьма слабенькие, невыразительные. Другое дело вот это, — он картинно заложил за спину правую руку, тряхнул шевелюрой и продекламировал:

Вот наступил вечер… Я стою один на балконе…

Думаю все только о вас, о вас.

Ах, ужели это правда, что я целовал ваши ладони,

Что я на вас смотрел долгий час?..

Записка?.. нет, это не вы писали!

Правда, — ведь вы далекая белая звезда?

Вот я к вам завтра приеду — приеду и спрошу:

Вы ждали?

И что же это будет, что будет, если я услышу: «Да!..»

Вспомнил на досуге, из раннего, — тихо выговорил журналист. Явно растроганный собственным чтением, он смахнул набежавшую слезу и полез в портсигар за папиросой.

— Позвольте-позвольте, сударь! — возмутился Померанцев, вставая со стула. — Вы-то здесь при чем? Это же Всеволод Князев. Поэт и гусар. Вы прочли посвящение актрисе Глебовой-Судейкиной. Несчастный двадцатидвухлетний офицер разрывался между любовью к ней и к… Михаилу Кузьмину. В итоге он решил не достаться никому и — покончил с собой. Драма!

— А я и не отрицаю, — развел руками газетчик. — Да, именно его стихи я и вспомнил. — Он вздохнул тяжело и добавил: — Действительно, трагедия-с.

— Ага, трагедия, — сквозь зубы выговорил статский советник, — в Персии такая «трагедия» называется «бачэ-бази».

— Простите? — не понял Померанцев.

— Содомия. Однако вернемся к нашим стихам…

Но не успел Ардашев докончить свою мысль, как в дверном проеме возникла фигура сыщика Игнатьева. С нескрываемым удивлением он уставился на статского советника и выговорил:

— Вы здесь? Стало быть, и вы нашли этот номер «Нивы»?

— Да, и не только его. Вот еще одно творение. — Он протянул листок. — Я уверен, оно тоже принадлежит Супостату.

Игнатьев повертел бумажку в руках и, покачав головой, усомнился:

— А с чего вы взяли? Тут же нет подписи.

— Во-первых, оно, как и «Метресса», напечатано на машинке. Обратите внимание, что буква «н» и здесь, и там несколько завалена. Следовательно, машинка была одна и та же. Во-вторых, в первом стихотворении встречалось: «фильдеперсовые чулочки», «платье с кружевом аграмант» и «лента красная»; в этом же: «каламянковое небо над глазетовым гробум» и «перекошенная кромка». Таким образом, можно сделать вывод, что преступник связан со швейным делом. Это подтверждает и характер увечий Анны Извозовой. Ее лицо изуродовали колесом раскройного резака. Именно оно и оставило такие глубокие следы.

— Звучит убедительно, — согласился полицейский. — Только вот попробуй отыщи его! В Петрограде одних ателье и швейных магазинов — не сосчитать! А сколько мелких мастерских? Сотни! Что касается «Мадам Дюклэ», то все работники мной опрошены и проверены. У каждого из них имеется алиби, как в отношении нападения на белошвейку, так и убийства Вяземской. — После некоторого раздумья он добавил: — Что ж, тогда есть смысл напечатать «Незнакомку», а потом поместить в журнале объявление, мол, просим автора явиться за гонорарием. Вот тут-то мы его и прихлопнем, как муху на оконном стекле.

Клим Пантелеевич пожал плечами:

— Откровенно говоря, сомневаюсь, что он придет за деньгами. Ему не деньги нужны, а слава. Да и не настолько он глуп, чтобы попасться на этот крючок. Можно допустить, что Супостат пришлет посыльного, как он уже это делал. Правда, если вы сумеете незаметно проследить за ним — тогда есть шанс. Но очень слабый. Он ведь и посланца своего порешить может. Ему терять нечего.

— К сожалению, другого выхода у нас нет. Да, действительно, эта ниточка тонкая, но не воспользоваться такой возможностью мы не имеем права.

— Позволю согласиться только с первой частью вашего предложения — напечатать «Незнакомку». А дальше — ждать. Возможно, он опять отправит мальчишку с третьим «творением». Вот тогда ему и скажем, чтобы господин, который его прислал, явился за гонораром. Вы только посулите сорванцу целковый, и — вот увидите! — он его из-под земли достанет. Тут филера и пригодятся.

— Я не вижу сложности попробовать оба варианта. Неизвестно, какой из них окажется удачным.

— Так ведь спугнете же!

— Не извольте беспокоиться. У нас мастера высшего класса.

— Тогда уж вставьте в объявление строчку, что, мол, редакция желает обсудить с автором «Незнакомки» возможность постоянного сотрудничества. Может, удастся сыграть на его тщеславии?

— А вот это хорошая мысль! Благодарю, мы, возможно, воспользуемся вашим советом, если редактор будет не против.

— Скажите, а приметы злоумышленника у вас уже есть? Возможно, это облегчило бы его поиск.

— Кроме того, что он весьма высокого роста, нам, к сожалению, ничего не известно, — ответил Игнатьев и развел руками.

— Высокого роста? — усомнился статский советник. — А с чего это вы так решили?

— Ох, Клим Пантелеевич! Мне ли вам говорить об этом. Вы же видели, насколько высоко он оставил надписи. А вы не хуже меня знаете, что обычно человек пишет на стене на уровне глаз. Вот и прикиньте.

— Однако вы отчего-то совсем не обратили внимания на то, что нижняя часть букв несколько вытянута. А это может быть лишь в одном случае: Супостат сам, будучи отнюдь не высоким человеком, писал на стене, поднимая руку выше уровня своего роста.

— Вы в этом уверены? — прищурив глаза, осведомился сыщик.

— Абсолютно.

— Что ж, еще раз обращу внимание на сей факт.

— Скажите, Петр Михайлович, а вы, случаем, не проверили, что за Леонид проживает в доме № 25 на Екатерининском канале?

— Некто Красин — генеральный представитель немецкой фирмы «Сименс и Шукерт» в России. Еще до смерти Саввы Тимофеевича он руководил электрической станцией на фабрике Морозова в Орехово-Зуево. Этот субъект не раз подозревался в организации антиправительственных беспорядков, но за неимением доказательств ему удавалось избежать ареста. Он находился за границей как раз в то самое время, когда Савва Тимофеевич вояжировал по Франции.