— Господи! — усмехнулся Ардашев. — Поневоле начнешь верить в спиритические сеансы и возможность общения с миром Тьмы.

— Вот и я говорю: чертовщина, и все тут! Мое начальство посчитало проверку по данному факту глупой затеей. Еще и нагоняй получил за инициативу, — горько пожаловался полицейский.

— А это они зря, — вмешался в разговор Померанцев, державшийся до поры в стороне. — Тут вопрос серьезный и требует пояснения.

— Что вы имеете в виду? — насторожился сыскной агент.

— Это я касательно потустороннего мира. Не всякому под силу в этом разобраться. Однако я попытаюсь. Позвольте на примере. — Он взял лист бумаги и капнул на него из пустого стакана. Капля портвейна растеклась и увеличилась до размера гривенника. — Микробы, которые здесь живут, считают теперь, что весь мир состоит из этого виносодержащего вещества. А другие, на которые капля не попала, наверняка думают иначе. Но как бы там ни было, для тех и других мир — двухмерен. — С этими словами он вынул из кармана карандаш и приставил его перпендикулярно поверхности бумаги. — Но мы-то с вами живем в трехмерном измерении и потому можем окинуть взглядом не только каплю и лист, но и карандаш. И потому благодаря этой своей способности мы открываем новые законы и покоряем природу. Однако наши познания ограничиваются лишь этим трехмерным представлением. И выйти за его границы нам так же не по силам, как и тем несчастным микробам, кои живут в этой капле вина. А вполне возможно, что души умерших людей, или так называемый мир Тьмы, находятся в каком-нибудь ином — в четвертом или пятом измерении, а может, в шестом или седьмом! Кто знает? И то, что мы сегодня называем «бредом», «абсурдом», «дьявольщиной», на самом деле — неведомая нам жизнь! И она, несомненно, существует! И лишь изредка нам удается заглянуть за край этого занавеса во время спиритических сеансов, да и то с помощью людей, обладающих необычными, я бы сказал, уникальными способностями.

— А вы, сударь, позвольте узнать, кто будете? — подозрительно косясь в сторону репортера, осведомился полицейский.

— Корреспондент «Петроградского листка» Померанцев Аристарх Виссарионович.

— Ах да, слышал и даже читал. Вы, если я не ошибаюсь, отслеживаете городские происшествия, да?

— Верно.

— Игнатьев, Петр Михайлович, — представился сыщик и, ответив на рукопожатие, сказал: — А за «Незнакомку» спасибо. — Он убрал листок во внутренний карман пальто. — Однако мне пора, господа. Надобно переговорить с редактором. Надеюсь, он еще не ушел.

— Честь имею. — Ардашев слегка склонил голову.

— Всего доброго! — вежливо попрощался Померанцев.

И лишь забытый всеми Синюхин, раскрасневшийся от портвейна, стоял в стороне и никак не участвовал ни в разговоре, ни в прощании. Однако несмотря на это, он улыбался и, вероятно, был счастлив.

На улице, кутаясь в пальто, Померанцев спросил:

— А что, Клим Пантелеевич, не наведаться ли нам в «Бродячую собаку»?

— Куда?

— Так называется очень популярное у столичного бомонда литературно-артистическое кабаре. К тому же сегодня там «вечер пяти», будет le rende-zvous des distinguйs[13]. Перед членами клуба выступят три поэта: Бурлюк, Каменский и Северянин. А затем о своем видении мира расскажут два художника — Судейкин и Радаков. Такое бывает нечасто.

— Вы хотите познакомить меня не с одним Супостатом, а с несколькими?

— Нет, ну что вы! — рассмеялся Померанцев. — Все эти поэты, художники и артисты — милые люди. Вряд ли они способны на столь мерзкие злодеяния. Но для полноты картины не помешало бы поприсутствовать и там… Есть у меня какое-то смутное предчувствие, что побывать в этом кабаре нам просто необходимо.

— Да? Тогда останавливайте таксомотор.

Как назло, не было ни одного свободного автомобиля, и пришлось довольствоваться извозчичьей коляской.

Снег падал хлопьями и покрывал мостовую, экипажи и редких прохожих. Электрические фонари освещали улицу снопами света, который рассеивался и исчезал в темных подворотнях. Ветер, прилетевший со стороны Финского залива, постепенно усиливался и ночью грозил превратиться в зимний шквал. А где-то там, у берегов Невы, стоял толстый лед, надолго сковавший набережную, одетую в серый холодный камень.

Клим Пантелеевич достал коробочку ландрина и положил под язык крошечный леденец. Он смотрел по сторонам, но на самом деле ничего не замечал, а полностью погрузился в собственные, далеко не отрадные мысли. Ему казалось, что он в тупике. И прежде всего потому, что на данный момент у него не было никакого реального плана, с помощью которого он смог бы достаточно быстро добраться до Супостата. Статский советник уподоблялся охотнику, расставляющему капканы на волчьей тропе. Но и волк был не промах. И совсем не обязательно, что он выберет именно эту дорогу. А еще раздражала самоуверенность душегуба. «Надо же, после того как он нацарапал на месте преступления четверостишье «Метрессы», злоумышленник не побоялся послать его редактору «Нивы»! И тот — в коем веке такое видано! — распорядился напечатать стихотворение неизвестного автора под весьма странным псевдонимом». Ардашев нажал на репетир — часы пропели восемь раз. «И для чего я согласился поехать в это заведение? Что я там забыл? Особой радости от общения с коллегами по литературному цеху я никогда не испытывал. Скорее наоборот. Меня всегда коробил их завистливый взгляд относительно моих пьес и моего достатка. Они почему-то считают, что настоящий писатель должен быть бедным, таким, как они. Странные люди».

— Прибыли! — соскакивая с подножки, радостно выкрикнул Померанцев. На доме значился адрес: Михайловская площадь, № 5. — Давненько я здесь не был, хотя и являюсь одним из членов этого клуба!

— Если это клуб, то как же я пройду? — с сомнением глядя на убегавшие в подвал порожки, изрек Ардашев.

— Не беспокойтесь! Я имею право пригласить одного гостя.

У входа на геральдическом щите красовалась эмблема: симпатичный пес неопределенной породы положил лапу на античную театральную маску. Оставив одежду в гардеробной, Ардашев и Померанцев спустились по лестнице. Газетчик взял висевший на стене молоток и стукнул им дважды по специальной доске — это означало появление двух человек. Вход в залу освещал красный фонарь. Тут же, на столике, лежала огромная книга в кожаном переплете.

— Мы называем ее «Свиной собачьей книгой», — пояснил журналист. — В день открытия арт-кабаре ее принес Алексей Толстой. По традиции каждый входящий должен оставить на ее страницах свой автограф или экспромт. Это уж как вам будет угодно. — С этими словами газетчик открыл толстенный фолиант, отыскал чистую страницу и, макнув перо в чернильницу, витиевато расписался. — А теперь вы.

— Ну что ж, эпиграмму так эпиграмму.

Задумавшись всего на несколько секунд, Ардашев тут же вписал две строки, потом остановился на мгновение и опять что-то добавил. Поставив подпись, он положил перо на медные крючки настольного прибора.