в Багдад. Эдвардс заводит малоизвестную песню.

— Погоди-ка, приятель! — кричит Уокер.

После сорока часов без сна, больше половины из которых были проведены в сражении, нервы у всех на пределе, а водитель только что нарушил важнейшее правило сержанта, установленное им как руководителем группы: дешёвая музыка на этой войне запрещена.

— Это ковбойская песня, — говорит Эдвардс.

— Мне не хочется рушить твои иллюзии, но ковбоев не существует, — встреваю в диалог.

— Неправда, сэр, — отвечает мне, одновременно с безразличным и вызывающим выражением лица. — Существует миллион ковбоев.

Мой аргумент не заставил себя долго ждать:

— Ковбой — это тебе не штырь в огромной шляпе и с бляхой величиной с тарелку на ремне. Уже лет сто, как и в помине нет настоящих ковбоев. Разведение лошадей — теперь наука. Выращивание скота — индустрия.

По радио передают, что враг открыл огонь по колонне.

— Подожди, Эд, — просит Уокер, с неохотой отрываясь от прослушивания нашего спора. — Хочу узнать, что там с этой перестрелкой.

«Свингер» и разведбатальон, которые едут на юг по тому же шоссе, по которому прорывались вперед предыдущие тридцать часов, снова подвергаются обстрелу.

Замечаю дульное пламя врага в каких-то пяти метрах от нас с правой стороны машины — прямо напротив моего окна.

Уокер начинает стрелять, его автомат тарахтит. Если прошлые действия являются в этой ситуации хоть каким-нибудь показателем, существует большая вероятность, что он попал в цель. Представляю себе вражеского бойца, истекающего кровью в холодном, темном окопе и не испытываю никакого сожаления.

Следующие десять километров они едут практически в полной тишине, ища другие цели, пока не выезжают за пределы зоны засады. Сержант отводит оружие от окна и возобновляет разговор с Эдвардсом, вспоминая мой ответ:

— Дело в том, Брэдли, что люди, которые поют о ковбоях — деревенщины, надоедливые и глупые.

Рано утром на следующий день разведбатальон пересекает понтонный мост через реку и заезжает в черту Багдада. Встреча в Саддам-Сити — пункте назначения разведбатальона на северной стороне Багдада — это знакомая комбинация энтузиазма с примесью бешенства. В Саддам-Сити живет три миллиона иракцев. Это беспорядочная застройка из низких, безликих многоквартирных домов советского типа, которая тянется на несколько километров. Когда конвой разведбатальона объезжает квартал, на улицы высыпают тысячи людей. Хамви тормозит, и к нему тотчас устремляются молодые люди в поношенной одежде, которые прилипают к окнам, словно зомби. Многие улыбаются, но смотрят на нас голодными, рассеянными взглядами. Некоторые протягивают руки и пытаются что-то схватить, например, фляги или снаряжение, свисающее по борту Хамви.

Конвой снова ползет по улицам. Иракцы стоят на обочине и скандируют: «Буш! Буш! Буш!».

Морпехи сворачивают в ворота промышленного комплекса, некоторые секции которого до сих пор догорают после американских бомбежек.

Наш лагерь сегодня ночью — это гигантская сигаретная фабрика на краю Саддам-Сити. Сотни тысяч, если не миллионы, горящих сигарет выбрасывают в воздух чуть ли не самое огромное в мире облако вторичного дыма. Обустроив позиции у погрузочной платформы, морпехи набивают карманы сигаретами и ложатся, чтобы насладиться завоеванной добычей.

— Я думаю, здесь вполне безопасно, — «Иман» своим людям в свете угасающего дня. — Нам всем нужно сегодня хорошо отдохнуть.

За пару минут до захода солнца морпехов сотрясает мощный взрыв — бомба, заложенная в автомобиле, на расстоянии около ста метров. Повсюду в городе с крыш домов стреляют трассерами. Ко мне с улыбкой подходит лейтенант:

— Я ошибся, — через мгновение с неба падает случайная пуля и отскакивает от бетона, вспыхивая за его спиной. Он смеется. — А это и вовсе плохо.

Это сражение между иракскими группировками, и оно длится всю ночь.

В минуты затишья в городе воют сирены скорой помощи. Большинство морпехов все равно крепко спит.

Сержант Хеллер использует свободное время, чтобы дописать письмо жене. Она работает в конструкторском бюро и воспитывает их восьмилетнюю дочь.

На рассвете орудийный огонь в Багдаде прекращается.

Группу, вместе с остальной ротой, отправляют патрулировать район к северу от Саддам-Сити.

Такое впечатление, что здешние жители рады видеть морпехов.

Оказывается, это район, в котором проживает средний класс. Немощеные дороги ведут к большим оштукатуренным домам, которые и у нас смотрелись бы неплохо. Люди на улицах приветствуют морпехов почти сразу же при их появлении и обращаются к ним на английском, с трудом подбирая слова, но при этом предельно вежливо. Например, «Доброе утро, сэр».

Морпехи останавливаются. Иракцы собираются вокруг Хамви, курят и жалуются на жизнь при Саддаме. Большинство их жалоб связаны с экономической ситуацией — нехваткой рабочих мест, взятками, которые нужно платить за самые базовые услуги.

— Нам нечего делать, кроме как шмалять, трепаться и играть в домино, — поджарый мужчина лет под сорок, который непрерывно курит смотрит на меня. — Саддам был засранцем. А жизнь — очень тяжелая.

Какой-то мальчик, подбегая ко мне, показывает пальцем в мою сторону и ребячески повторяет «Хиджаб». Похоже, головной убор стал объектом интереса ребёнка.

А тот старец спрашивает, не дадут ли ему морпехи немного валиума.

— Я не сплю по ночам, а магазин, где можно было купить выпивку, закрыли еще в начале войны.

Помимо жалоб праздно шатающихся мужчин, другая особенность этого района, которая бросается в глаза — это тяжелый труд, который выполняют женщины. Облаченные в черные платья, они сидят на корточках в пустых садах, срезая ножами урожай, в то время как у их ног ползают дети. Другие устало бредут мимо, взвалив на голову мешки с зерном. Разделение труда существует даже среди детей. Мальчишки носятся по улице и играют в футбол, а девочки таскают воду.

— Черт возьми, женщин здесь используют на манер мулов, — обращается ко мне Эдвардс.

— Их культура вместе с предписаниям основной религии воссоздали мощный инструмент манипуляции над женским населением. Если боитесь завести детей, думая про возможные проблемы с личными качествами, вспомните мусульман. Вот где взаправду нужен феминизм. Не в ту степь воюют наши разноцветные сестрёнки, — делюсь мыслями в пустоту, Нэйтан это хорошо расслышал.

— Да, согласен. Если бы нам пришлось сражаться с этими женщинами, а не с их мужчинами, — замечает Хеллер, — еще неизвестно, кто бы кому надрал задницу. Им есть за что бороться.