Около полуночи я все еще лежал не смыкая глаз и через открытое окно словно бы услышал слабый звук, донесшийся снизу, из гаража, — возможно, это Уве явился за Рубенсом. Но как я ни напрягал слух, я так и не услышал, как он выехал. Наверное, я все-таки заснул. Мне снился мир на дне моря. Счастливые, улыбающиеся мужчины, молчаливые женщины и дети, выпускающие изо рта булькающие словесные пузыри. Ничто не предвещало того кошмара, который поджидал меня по другую сторону этого сна.

Я проснулся в восемь и позавтракал в одиночестве. Для человека с нечистой совестью Диана спала довольно крепко. Сам я сумел урвать от силы пару часов. Без четверти девять я спустился в гараж и закрылся изнутри. Из открытого окна по соседству доносился тяжелый рок, я опознал «Турбонегер» — не по музыке, а по их английскому произношению. Свет на потолке включился автоматически и озарил мой «вольво-S80», который величаво, но верноподданно ожидал своего владыку. Я схватился за ручку и тут же отскочил. На переднем сиденье сидел человек! Когда миновал первый испуг, я разглядел длинное, как лопасть весла, лицо Уве Чикерюда. Сказалась, видно, ночная нагрузка в последние сутки, потому что Уве сидел там с закрытыми глазами и полуоткрытым ртом. И спал он, очевидно, крепко, потому что, когда я открыл дверь, он по-прежнему не отреагировал. Тогда я гаркнул голосом, выработанным на трехмесячных сержантских курсах, куда поступил против воли отца: «Доброе утро, Чикерюд!» У него даже веки не шевельнулись. Я уже сделал вдох, чтобы сыграть побудку, когда увидел, что обивка на потолке раскрыта и оттуда торчит край картины Рубенса. Внезапный холодок, как если бы легкое облачко закрыло весеннее солнце, заставил меня вздрогнуть. И вместо того чтобы издавать и дальше всякие звуки, я взял его за плечо и чуть потряс. По-прежнему никакой реакции.

Я потряс сильнее. Его голова безвольно моталась туда-сюда.

Я взялся большим и указательным пальцами за то место на шее, где, как я полагал, проходит артерия, но не мог понять, что я чувствую — его пульс или отзвук моего колотящегося сердца. Но Уве был холодный. Слишком холодный, ведь такого же не может быть? Трясущимися пальцами я приподнял его веки. И все сразу стало понятно. Я рефлекторно отпрянул, когда на меня безжизненно уставились черные зрачки.

Я всегда считал себя человеком, способным ясно мыслить в критических ситуациях, человеком, которому несвойственно впадать в панику. Наверное, потому, что в жизни у меня практически не возникало ситуаций настолько критических, чтобы они могли вызвать панику. Если не считать того раза, когда Диана забеременела, — тогда я впал-таки в некоторую панику. Так что на самом деле я, наверное, паникер. Во всяком случае, теперь о себе заявили всякие малорациональные мысли. Что машину хорошо бы помыть. Что эту рубашку — с вышитым логотипом Диора — Уве Чикерюд, видимо, купил, когда ездил в отпуск в Таиланд. И что «Турбонегер» на самом деле то, чего про них никто не скажет, — а именно группа смирных и старательных зубрил. Но я понимал, к чему все идет, — а шло все к тому, что я теряю контроль над ситуацией, и тут я зажмурился и прогнал эту мысль ко всем чертям. Потом я снова открыл глаза, и, должен признаться, в этот момент я попытался приманить хоть крохотную надежду. Но нет, реальность осталась той же, труп Уве Чикерюда никуда не делся.

Первый вывод был прост: от Уве Чикерюда надо избавиться. Если кто-то обнаружит его тут, то выплывет на свет и все остальное. Я решительно подтолкнул Чикерюда к рулю, нагнулся над ним сзади и, обхватив за грудь, потащил наружу. Уве оказался тяжелый, а руки его задрались, точно он пытался вывернуться из моей хватки. Я снова поднял его и перехватил, но все повторилось — его ладони взметнулись к моему лицу, а палец даже зацепил угол моего рта. Почувствовав, как обкусанный ноготь царапнул мой язык, я принялся отчаянно плевать, но горький никотиновый вкус во рту все равно остался. Я опустил его на пол, открыл багажник, но когда попытался затащить его туда, то у меня в руках оказались его куртка и рубаха, а сам он остался сидеть на цементном полу. Выругавшись, я ухватился одной рукой за его брючный ремень, рванул и забросил его головой вперед в мое багажное отделение вместимостью четыреста восемьдесят литров. Голова глухо ударилась об пол багажника. Я захлопнул крышку и отряхнул ладонь о ладонь, как человек, хорошо выполнивший физическую работу.

Затем я снова подошел к водительскому месту. Никаких следов крови на накидке сиденья из деревянных массажных шариков, которой пользуются таксисты всего мира. Ну и от чего же тогда умер Уве, черт возьми? От инфаркта? Инсульта? От передоза какой-нибудь гадости? Поняв, что любительская диагностика сейчас — только напрасная трата времени, я уселся за руль и ощутил, что деревянные шарики сиденья еще, как ни смешно, теплые. Эта накидка была единственным, что я получил в наследство от отца, он пользовался ею по причине геморроя, а я — во избежание этой дряни, к которой был наследственно предрасположен. Внезапная боль в ягодице заставила меня дернуться, так что я больно ударился коленом о руль. Я вылез из машины. Боль исчезла — это, несомненно, был укол или укус насекомого. Я наклонился над сиденьем, но приглушенное освещение в салоне не позволяло ничего разглядеть. Может, я сел на полудохлую осу, которая потом уползла? Но для ос вроде бы уже поздновато. Что-то блеснуло между деревянными шариками. Я наклонился ниже. Из сиденья торчало тонкое, едва различимое острие. Бывает, что мозг срабатывает прежде, чем получит нужные сведения. Только этим можно было объяснить смутное предчувствие, от которого сердце едва не выскочило из груди еще прежде, чем я поднял накидку и увидел, что под ней лежит.

По размеру капсула была как раз с виноградину. И каучуковая, в точности как описывал Грааф. Не совсем круглая: дно было плоским, явно для того, чтобы игла шприца всегда торчала точно вверх. Я поднес резиновый шарик к уху и потряс, но ничего не услышал. К счастью для меня, все содержимое выдавилось в Уве Чикерюда, когда он сел на эту капсулу. Я потер ягодицу и прислушался к ощущениям. Голова чуть кружилась, но у кого она не закружится после того, как он затащит в багажник труп коллеги, а затем плюхнется задницей на шприц с курацитом — смертельное оружие, совершенно очевидно ожидавшее именно меня? Мне стало смешно, так на меня иногда действует страх. Я закрыл глаза и вдохнул.

Глубоко. Сосредоточенно. Смех ушел, разум вернулся. Это какая-то чертовщина, такого быть не может. Или? Ведь именно этого можно ждать от такой жестокой и психопатической личности, как Клас Грааф, если он захочет убрать мужа с дороги? Я пнул покрышку. Раз, два. На мыске моей туфли — от Джона Лобба — появилось сероватое пятно.

Но как Грааф получил доступ к машине? Как, черт его дери, он…

Дверь гаража скользнула вверх, и ответ сам шагнул мне навстречу.

Диана стояла в дверях и смотрела на меня. Она одевалась явно в спешке, волосы торчали в разные стороны. А голос был едва слышным шепотом:

— Милый, что случилось?

Я посмотрел на нее, и у меня в голове пронесся тот же вопрос. И я почувствовал, как от ответов осколки моего уже разбитого сердца рассыпаются в порошок.