Почему я считаю, что существуют самые разные формы сознания? Прежде чем стать журналистом, я лет десять занимался научной работой, исследуя таинственный мир различных насекомых, в том числе пчел и тараканов. Меня вдохновляла небольшая книжка Якоба фон Юкскюлля (1864–1944) «Путешествие в мир животных и людей. Иллюстрированное описание невидимых миров», сегодня ставшая библиографической редкостью.

Та же книжка вдохновляла Нико Тинбергена и Конрада Лоренца, лауреатов Нобелевской премии, родоначальников этологии (науки о поведении животных). Фон Юкскюлль исследовал феноменологический мир животных – то, что он называл Umwelt, «окружением», как его воспринимают животные. Все, что воспринимают органы чувств животного, что-то для него значит, поскольку органы чувств возникли в процессе эволюции с определенной целью. Изучение животных и их восприятия сегодня перешло в сферу экологии восприятия – науки, которая стремится связать системы органов чувств с образом жизни. В более широком смысле подобными исследованиями занимается еще одна новая наука – биосемиотика.

В своей лаборатории я изучал особенности ориентации пчел (они учились влетать в приоткрытое окно и находить спрятанные кусочки сахара). Пчелы быстро запоминали все основные ориентиры помещения лаборатории и проявляли признаки замешательства, если я передвигал предметы в их отсутствие. Так же легко их отвлекали определенные виды узоров – особенно те, где было много точек и штрихов, напоминающих цветы. Кроме того, они реагировали на цветочные запахи и внезапные резкие движения, которые могли быть сигналом опасности. Но когда пчелы были поглощены найденным сахаром, практически ничто не могло отвлечь их внимания, и мне даже удавалось наносить краской на их спинки маленькие номера, чтобы потом отличать их друг от друга.

Чтобы объяснить такую изменчивость поведения и способность пчел менять фокус внимания, мне всегда было проще всего представить себе мир с точки зрения пчелы. Глаза пчел невероятно чувствительны к мерцанию и к цветам, которых мы видеть не можем. Я представлял себе некий визуальный экран, точно так же как могу представить себе собственный, человеческий мир, когда звуки и зрительные образы входят в поле моего восприятия и выходят их него. В мире пчел значение, или «смысл», объектов совершенно не такие, как в нашем мире. Поэтому пчелы обращают внимание на то, что мы едва замечаем.

Именно это я называю «сознанием» – ощущение, что мы «видим» мир и его взаимосвязи. Для пчелы – это ощущение того, что она пчела. Я не говорю, что пчела обладает самосознанием или на досуге размышляет о самой себе. Но вопрос о том, как «воспринимает» мир пчела, – это та же самая «трудная проблема сознания», связанная с тем, как наша нервная система создает наши «чувства».

Мир пчел в высшей степени визуален, и его можно себе вообразить. В мир других живых существ проникнуть гораздо сложнее. Например, пауки охотятся по ночам, и главное в их мире – едва заметные вибрации паутины и тончайшие потоки воздуха, позволяющие им на ощупь находить муху в полной темноте. Тело паука покрыто чувствительными ворсинками, и его тактильная чувствительность гораздо больше чувствительности нашей кожи.

Такое мое отношение к простым организмам не означает, что я скатываюсь на позицию антропоморфности. Пауки и пчелы живут в собственном мире, в котором я не вижу человеческих мотивов. Скорее, это что-то вроде панпсихизма, и я с радостью ему следую – по крайней мере, пока мы не узнаем больше о происхождении сознания. Возможно, этим я отличаюсь от некоторых ученых, которые предпочитают считать, что мозг пчелы – это просто миллион нейронов, отвечающих за инстинктивные реакции, плюс некий простой механизм переключения между ними, а не единый орган, способный создавать единую репрезентацию окружающего мира, которую можно назвать сознанием. Но при этом я оказываюсь в приятной компании поэтов, с изумлением воспринимающих мир самых ничтожных созданий.

Какая чистюля,

Потирает лапки муха –

Пускай живет! –

так писал японский поэт Исса.

Что же до тараканов, они немного больше похожи на людей, чем пауки. Как и жители нью-йоркских квартир, ненавидящих их всей душой, тараканы способны переживать стресс и могут даже от него умереть. У них тоже есть иерархия, и они хорошо знают свою маленькую территорию. И когда вы снова увидите, как они разбегаются во все стороны, не спешите разрушать их мир.

Джозеф Леду – профессор Нью-Йоркского университета. Автор книг «Эмоциональный мозг» и «Синаптическая личность: как наш мозг делает нас теми, кто мы есть».

Я верю, что животные могут чувствовать и испытывать другие состояния сознания. Но ни я, ни кто-то другой пока не можем этого доказать. Мы не можем доказать даже того, что кроме нас сознанием обладают другие люди, не то что животные. Но в случае людей у нас есть хоть какая-то уверенность, потому что у всех людей есть мозг, и он устроен практически одинаково. Но когда мы обращаемся к другим биологическим видам и начинаем задавать вопросы о том, что они чувствуют, об их сознании в целом, то вступаем на опасную территорию, потому что у них другое устройство мозга.

Оказавшись в опасности, крыса делает то же самое, что и другие животные: она застывает на месте, бежит или нападает. Люди поступают так же. Некоторые ученые говорят, что если крыса и человек в одинаковых ситуациях поступают одинаково, то у них должен быть одинаковый субъективный опыт. Но я так не считаю.

Есть два аспекта устройства мозга, из-за которых нам трудно распространять наш субъективный опыт на опыт других животных. Один из них состоит в том, что операции, которые чаще всего связывают с человеческим сознанием, вовлекают боковую префронтальную кору мозга (благодаря ее участию в создании памяти и функциям контроля). У человека эта обширная зона развита гораздо лучше, чем у других приматов, и она вообще не обнаружена в мозге других животных. Поэтому, принимая во внимание те аспекты сознания, которые зависят от префронтальной коры, в том числе осознания самих себя и нашей способности разрабатывать планы и принимать решения, есть основания полагать, что даже другие приматы кардинально отличаются от людей. Еще одно серьезное отличие состоит в том, что люди обладают речью. Человеческий опыт тесно связан с языком, поэтому часто говорят, что сознание – функция языка. Если это так, то других животных следует исключить из игры сознания. Но даже если сознание не зависит от языка, язык наверняка меняет его. И каким бы ни было сознание животных, оно наверняка отличается от нашего.

По этим причинам трудно сказать, на что похоже сознание других животных. Если мы не можем его измерить (потому что это внутреннее, субъективное свойство) и не можем использовать собственный опыт, чтобы сформировать адекватные вопросы о нем (потому что у нас и у животных разное устройство мозга), изучать сознание животных становится очень сложно.

Практически все, что я сказал, относится к содержанию сознательного опыта. Но есть еще один аспект сознания, не столь проблематичный с научной точки зрения. Вполне возможно изучать процессы, указывающие на то, что другие животные обладают сознанием, даже если мы не можем исследовать содержание их сознания. Хороший пример – исследование памяти нечеловекообразных приматов. Один подход, оказавшийся достаточно успешным для изучения содержания сознания приматов, – исследование одного из аспектов сознания, визуального. Но этот подход, который использовали Кристоф Кох и Фрэнсис Крик, исследует нейронные корреляты сознания, а не механизмы создания причинно-следственных связей. Эти корреляты и механизмы могут оказаться одними и теми же – но не обязательно. Что интересно, этот подход также акцентирует важность префронтальной коры в осознании зрительных образов.